Мирра

Вымученный, надтреснутый стон – сквозь клыки, обнажённые в болезненном оскале, и чешуя мокра от плача драконьего, – неужто ночь может рыдать, неужто боги тоже знают скорбь?.. – и ищет судорожно, невидяще что-то в темноте ослепшим взором, и отступает, и пятится от человека монстр огромный, тьмы беззвёздной, безлунной ипостась крылатая, яроокая, жестокое дитя мрака первородного; и ледяной кровью по спине, по лопаткам – липкий чёрный страх, и дыхание – обрывками белёсого пара, дрожью по могучему стану – судорога.
 
Я не знаю.
 
Нет, нет, нет, я не знаю, я не слышу тебя, человек, я убью тебя, человек; ты замолчишь, замолчишь навсегда, и ночь сорвёт с твоих уст последний вздох.
 
- Замолчи. Замолчи, замолчи, замолчи, человек!
 
Рванулась вперёд – и замерла, прижавшись лбом к груди Рханны, вдавливая его в землю, тяжело дыша, крепко зажмурив глаза.
 
- Замолчи.
 
И снова – рывок, рычанье, крыльев, в ночи раскрывающихся, шелест – дракон вновь схватил своего человека, вновь мчится по взбушевавшемуся океану золота, рассыпавшегося в своём великолепии и богатстве по чёрному атласу темноты, и вновь – прыжок в звенящую серебром звёзд и горным хрусталём северного холода мглу, и опять – всё выше и выше, пока не перехватит дыхание, пока не замрёт сердце, пока иней не разошьёт драконьи крыла своим узором – вверх, к звёздам, вверх, к ночи, и штормом бушуют очи драконьи, и огромною небесною гончей - она в небесах; и мечется взгляд по вязи узора костров, разожжённых на небосводе, и вершится сейчас судьба – её судьба, его судьба.
 
Их судьба, не так ли?..
 
Выбирай, королева – выбор только ведь твой, знаешь сама, и никто не осудит, и ничего ветер тебе в упрёк или оправдание не скажет.
 
Дёрнулась, осклабилась – и отпустила.
 
◈     ◈     ◈
 
И падают, падают в рассыпающийся на осколки лёд, в дробящуюся темноту, в неизвестность, – глаза в глаза – и дракон заставляет себя не отводить взора, дракона пробивает крупная дрожь, дракон здесь, и дракона не существует, он – самая ночь, он – лишь призрак, лишь кратковременное, мимолётное обличье – только горит кольцо янтарной радужки, только в лицо человеку – жаркое дыхание зверя.
 
Выбирай. Выбирай – сердце или кусище льда, свет или тьма, человек или ветер.
 
Идёшь по грани, дракон, твоя кровь уже стекает по небесному своду, видишь ли ты, дракон?..
 
Я вижу, о тьма, породившая меня, о тьма, живущая в моей груди. Я сделала свой выбор. Я не смогла принудить себя и дальше следовать твоему вкрадчивому шёпоту, о тьма.
 
◈     ◈     ◈
 
На миг прикрыла усталые глаза – и развернулись крыла чернильные, и разорвало ночь надвое громким свистом; драконица выровняла полёт, а человек сидел на её сильной гибкой спине. Не ведает, куда путь держит – теперь не до того, сейчас – сердца бег унять, дыхание успокоить, принять то, что совершила, то, чего сделать не смогла.
 
Впервые. Впервые дракон не смог убить человека, не умерев сам.
 
Ты преступила черту, королева.

Вымученный, надтреснутый стон – сквозь клыки, обнажённые в болезненном оскале, и чешуя мокра от плача драконьего, – неужто ночь может рыдать, неужто боги тоже знают скорбь?.. – и ищет судорожно, невидяще что-то в темноте ослепшим взором, и отступает, и пятится от человека монстр огромный, тьмы беззвёздной, безлунной ипостась крылатая, яроокая, жестокое дитя мрака первородного; и ледяной кровью по спине, по лопаткам – липкий чёрный страх, и дыхание – обрывками белёсого пара, дрожью по могучему стану – судорога.
 
Я не знаю.
 
Нет, нет, нет, я не знаю, я не слышу тебя, человек, я убью тебя, человек; ты замолчишь, замолчишь навсегда, и ночь сорвёт с твоих уст последний вздох.
 
- Замолчи. Замолчи, замолчи, замолчи, человек!
 
Рванулась вперёд – и замерла, прижавшись лбом к груди Рханны, вдавливая его в землю, тяжело дыша, крепко зажмурив глаза.
 
- Замолчи.
 
И снова – рывок, рычанье, крыльев, в ночи раскрывающихся, шелест – дракон вновь схватил своего человека, вновь мчится по взбушевавшемуся океану золота, рассыпавшегося в своём великолепии и богатстве по чёрному атласу темноты, и вновь – прыжок в звенящую серебром звёзд и горным хрусталём северного холода мглу, и опять – всё выше и выше, пока не перехватит дыхание, пока не замрёт сердце, пока иней не разошьёт драконьи крыла своим узором – вверх, к звёздам, вверх, к ночи, и штормом бушуют очи драконьи, и огромною небесною гончей - она в небесах; и мечется взгляд по вязи узора костров, разожжённых на небосводе, и вершится сейчас судьба – её судьба, его судьба.
 
Их судьба, не так ли?..
 
Выбирай, королева – выбор только ведь твой, знаешь сама, и никто не осудит, и ничего ветер тебе в упрёк или оправдание не скажет.
 
Дёрнулась, осклабилась – и отпустила.
 
◈     ◈     ◈
 
И падают, падают в рассыпающийся на осколки лёд, в дробящуюся темноту, в неизвестность, – глаза в глаза – и дракон заставляет себя не отводить взора, дракона пробивает крупная дрожь, дракон здесь, и дракона не существует, он – самая ночь, он – лишь призрак, лишь кратковременное, мимолётное обличье – только горит кольцо янтарной радужки, только в лицо человеку – жаркое дыхание зверя.
 
Выбирай. Выбирай – сердце или кусище льда, свет или тьма, человек или ветер.
 
Идёшь по грани, дракон, твоя кровь уже стекает по небесному своду, видишь ли ты, дракон?..
 
Я вижу, о тьма, породившая меня, о тьма, живущая в моей груди. Я сделала свой выбор. Я не смогла принудить себя и дальше следовать твоему вкрадчивому шёпоту, о тьма.
 
◈     ◈     ◈
 
На миг прикрыла усталые глаза – и развернулись крыла чернильные, и разорвало ночь надвое громким свистом; драконица выровняла полёт, а человек сидел на её сильной гибкой спине. Не ведает, куда путь держит – теперь не до того, сейчас – сердца бег унять, дыхание успокоить, принять то, что совершила, то, чего сделать не смогла.
 
Впервые. Впервые дракон не смог убить человека, не умерев сам.
 
Ты преступила черту, королева.

Вновь.
— Я ненавижу тебя, человек.

А в глазах — пустота, и голос её тих, как весенний ветер, и слаб. Вновь болью пропиталось  сердце божества. Болью и разочарованием. Рычит, взбешенная. 
— Зачем ты делаешь это, человек?..

Он пытался задать себе этот вопрос. Но ответом ему была тишина разума. Лишь безумное чувство кричало. Излечи её душу, избавь от боли, положи конец страданиям! И вновь взгляд. Долгий. Глубокий. Наполненный всем, что он услышал, что почувствовал. Бьется сердце молотом, вырваться пытаясь. Выдохнув судорожно, харадрим ответил:
— Я не могу иначе, Мирра. Ты стала для меня самым главным в жизни. Ты знаешь. — Сорвался на кашель, что отдается болью в ребрах. Близко к нему божество небесное, но рукой не дотянешься. Вспомнились ему отчего-то песни, что пели в его племени. И зашептал, слабым, еле слышным голосом:

А за горами, за морями далеко,
Где люди не видят, и боги не верят.  Там тот последний в моем племени легко  Расправит крылья - железные перья,  И чешуею нарисованный узор  Разгонит ненастье воплощением страсти,  Взмывая в облака судьбе наперекор,  Безмерно опасен, безумно прекрасен.  И это лучшее не свете колдовство,  Ликует солнце на лезвии гребня,  И это все, и больше нету ничего -  Есть только небо, вечное небо.  [spoiler=Офф]Слова стырены из песни Мельницы - "Дракон"
 

Я же говорила, что просто не могу жить без нашего ЛотрРольства

С наступающим!

И хищно изогнут хребет, и крылья распростёрты над ним безлунною ночью, и скалится, рыча утробно, бесконтрольно, ему в лицо смерть, что самою тьмой коронована, что носит на позвоночнике лезвия острее сабель людских, что дышит железом и льдом – а очи от ненависти почернели, обратилось двуликим болотным огнём пламя драконье, и теперь – только беги, только пытайся выжить, прячься, удерживай дыхание, содрогайся от ужаса, человек.
 
Но он не шевелится – только смотрит, и отражением её боли в его очах – в цвет воронова крыла – скорбь, печаль, сожаление – обо всём содеянном людьми, точно бы он – и не один из них, обо всей крови драконьей, пропитавшей снег, обо всех королях, сложивших венценосные головы средь слепых льдов.
 
И легла ладонь тёплая на воронёную сталь чешуи драконьей – и замерла королева, рёвом захлебнувшись, как кровью чернильной; стоит, недвижима, - без зрачков вовсе, точно безумием, точно бешенством охвачена вся – и лежит рука распростёртого меж её когтей человека на её переносице.
 
- Я ненавижу тебя, человек.
 
Едва ли вымолвить смогла – прошептала опустошённо, слабо, с запоздалым разочарованием в собственной самоуверенности, в собственной опрометчивости, в преждевременном упоении победой.
 
- Зачем ты делаешь это, человек?..
 
Лицо болью искажено, - уж сбросила руку, отступила - и дракон скалится, дракон рычит, дракон не может понять, почему он проигрывает, почему этот глупый маленький человек смог так обнажить его льдом скованное, его жестокое, его ненавистью переполненное сердце.

И хищно изогнут хребет, и крылья распростёрты над ним безлунною ночью, и скалится, рыча утробно, бесконтрольно, ему в лицо смерть, что самою тьмой коронована, что носит на позвоночнике лезвия острее сабель людских, что дышит железом и льдом – а очи от ненависти почернели, обратилось двуликим болотным огнём пламя драконье, и теперь – только беги, только пытайся выжить, прячься, удерживай дыхание, содрогайся от ужаса, человек.
 
Но он не шевелится – только смотрит, и отражением её боли в его очах – в цвет воронова крыла – скорбь, печаль, сожаление – обо всём содеянном людьми, точно бы он – и не один из них, обо всей крови драконьей, пропитавшей снег, обо всех королях, сложивших венценосные головы средь слепых льдов.
 
И легла ладонь тёплая на воронёную сталь чешуи драконьей – и замерла королева, рёвом захлебнувшись, как кровью чернильной; стоит, недвижима, - без зрачков вовсе, точно безумием, точно бешенством охвачена вся – и лежит рука распростёртого меж её когтей человека на её переносице.
 
- Я ненавижу тебя, человек.
 
Едва ли вымолвить смогла – прошептала опустошённо, слабо, с запоздалым разочарованием в собственной самоуверенности, в собственной опрометчивости, в преждевременном упоении победой.
 
- Зачем ты делаешь это, человек?..
 
Лицо болью искажено, - уж сбросила руку, отступила - и дракон скалится, дракон рычит, дракон не может понять, почему он проигрывает, почему этот глупый маленький человек смог так обнажить его льдом скованное, его жестокое, его ненавистью переполненное сердце.

И хищно изогнут хребет, и крылья распростёрты над ним безлунною ночью, и скалится, рыча утробно, бесконтрольно, ему в лицо смерть, что самою тьмой коронована, что носит на позвоночнике лезвия острее сабель людских, что дышит железом и льдом – а очи от ненависти почернели, обратилось двуликим болотным огнём пламя драконье, и теперь – только беги, только пытайся выжить, прячься, удерживай дыхание, содрогайся от ужаса, человек.
 
Но он не шевелится – только смотрит, и отражением её боли в его очах – в цвет воронова крыла – скорбь, печаль, сожаление – обо всём содеянном людьми, точно бы он – и не один из них, обо всей крови драконьей, пропитавшей снег, обо всех королях, сложивших венценосные головы средь слепых льдов.
 
И легла ладонь тёплая на воронёную сталь чешуи драконьей – и замерла королева, рёвом захлебнувшись, как кровью чернильной; стоит, недвижима, - без зрачков вовсе, точно безумием, точно бешенством охвачена вся – и лежит рука распростёртого меж её когтей человека на её переносице.
 
- Я ненавижу тебя, человек.
 
Едва ли вымолвить смогла – прошептала опустошённо, слабо, с запоздалым разочарованием в собственной самоуверенности, в собственной опрометчивости, в преждевременном упоении победой.
 
- Зачем ты делаешь это, человек?..
 
Лицо болью искажено, - уж сбросила руку, отступила - и дракон скалится, дракон рычит, дракон не может понять, почему он проигрывает, почему этот глупый маленький человек смог так обнажить его льдом скованное, его жестокое, его ненавистью переполненное сердце.

Боль молнией пронзила тело, но подавил харадец стон, лишь выдохнул рвано. Но ничто его боль по сравнению с той, что накопилась в драконице, что изливает она на него потоками, разрывая душу. Молчит человек, ждет, терпит, продолжая смотреть в горящие многовековой ненавистью ко всему роду людскому очи. Рвет глотку дитя ночи, высвобождая гнев. А он слушает и чувствует.  Пудовой гирей ложатся слова её на сердце. 
— Нет, — слабым голосом, — Не монстр. — Голова её совсем близко склонилась над харадримом. Не боясь гнева, смерти, злобы, кладет руку на чешую. — Ты не убийца, Мирра. Не убийца. 

Она знает это. Но боль, причиненная ей столькими людьми, сильна, Клокочет в груди кипящей смолой. 
— Не жестокая. — Смотрит, рвано дыша, на божество небесное, Чувствует её боль, щемящую и ослепляющую, разделяет её. Сердце её раненое пульсирует кровью пережитых страданий, и эту пульсацию Рханна чувствует, будто перетекает она по руке. 

И когти, что в серпа смертоносные загнуты, скрежетнули по металлу неосторожно – и сузилась, почти исчезая в жидком янтаре радужки, вертикальная черта зрачка – и замер дракон, не успев вдохнуть.
 
О, как же ты неосторожен, человек, как же ты ещё глуп.
 
Без единого звука – всесметающим, неудержимым, молниеносным вихрем – точно воронья стая, точно ночи мрак, поглощающий свет, рассыпанный по полу пещеры – она рванулась вниз, крыла распахнув, и воздух дрожит, воздух накалён, переполнен ненавистью.
 
- Да кто ты такой, человек?.. Кто ты такой, чтобы так со мной разговаривать? – оглушающе, исступленно кричит драконица в лицо человеку, огромным порождением ночи зависнув над распластанным на золоте телом. – Осмелел, отродье? Не зазнавайся, человек, коль не познал ты ещё моего гнева!
 
Воздух разорвал свист – и харадрим отлетел в сторону, отброшенный размашистым ударом когтей, и дракон тенью необъятной метнулся вслед за ним, вновь приближая оскаленную пасть прямо к его лицу.
 
- Я же слепое чудовище, я же убийца для тебя! – орёт, надрывается дочь, оставленная матерью-ночью на земле одною, средь крови, алчности, боли, жестокости людской и холода безразличного. – Я не умею миловать, я убиваю, я отнимаю сотни, тысячи жизней, во мне нет души, во мне нет чести и справедливости! – в голосе – боль такая, что и человеку неведома, потому что копилась, зрела, гнела годами, десятилетиями, веками, тысячами бесконечно долгих, напоенных прогорклым дымом, пеплом и отчаянием дней. – Для вас, людей, я монстр, я жестокий бог без сердца, слепой в своей жажде крови!

И вновь она леденит взором, хлещет по горам злата хвостом, играет. А Рханна сидит, прижав спину к стене, и молча смотрит. Слушает. Внимает. 
— Знаешь. — служит ей ответом. Он уверен в этом. То, как она пытается закрыться, как пытается сердце обрасти непроницаемой чешуей отчуждения. — Знаешь. А если нет — что удерживает тебя от того, чтобы убить меня? Ведь я человек, миг в твоей вечной жизни. Одно твоё движение — и меня нет. Что сдерживает? Почему гонишь, смерти не желая? Знаешь. — Одарил её взглядом, спокойным, но вместе с тем горящим огнём уверенности в своих чувствах. Это безумно, но он сам понимал, что после тех мгновений, которые случились с ним, он уже не обретет смысл, если уйдет отсюда. Уж лучше погибнуть от её зубов, чем быть изгнанником и влачить жалкое существование. — Поэтому — я не уйду. Там, вне, нет ничего, что заслуживало бы быть причиной моего возвращения. Снаружи у меня нет ничего. В чем смысл моей жизни? Знаешь.  

И замолчал. И пылает душа, то рассыпаясь прахом, то собираясь из оплавленных осколков стекла. Южанин не знает, что будет дальше, но смотрит на крылатую, смотрит и вникает, пытаясь понять себя и её. Сердце кричит без умолку, разум тихо предупреждает. И дыхание горячее, будто не человек он, а змей, огнем пышущий. Лицо не живо, не мертво, одни глаза смотрят не то на неё, Мирру, не то куда-то еще дальше. 

И тоске в голосе потерянного, запутавшегося человека – клыкастое подобие улыбки в ответ, хитрый прищур проницательных, но точно бы стеклянных, отражающих чужие эмоции змеиных очей, – о, дракон осмотрителен, дракон не оступается во второй раз, особенно, если игра так увлекательна, так остра – и тихим, почти не отличимым от обыкновенного её дыхания рокотом – смех. Это смятение, эта попытка вновь пробить лёд, эти сбитые о холодную твердь кулаки, эти тихие слова – о, скольких сил стоило Мирре сдерживать дрожь упоения, не выдать своего наслаждения этим слишком сложным для человека танцем – но только и дальше вьётся хвост по гладкому золоту, и вновь взор – самоуверенный, гордый, непроницаемый.
 
Теперь она поведёт – и уже не даст человеку себя обмануть; нет, дракон не открывает своё сердце первому же, кто сможет к нему прикоснуться, дракон осторожен, дракон любит танцы по лезвию сабли.
 
- Нет, человек, я не знаю, – тихо, вкрадчиво пророкотала королевна, склоняя набок голову, увенчанную парой тонких острых рогов, устремляя на харадрима дерзкий, с вызовом в янтарной глуби взор. - В чём же ты, человек, видишь смысл своей короткой жизни?
 
[spoiler=вне]у меня в голове играет эта музыка, когда я пишу об игре х)
https://www.youtube.com/watch?v=aSUJjNyWSdI
 

— Грустную? — задумчиво протянул Рханна. Он не знал, почему начал все это. Драконица забралась на статую, харадрим заметил это краем глаза. Её слова, резкие, быстрые, возымели странно-опустошительный эффект. Он ничего не сказал, лишь смотрел на дитя ночи, долго, внимательно, будто пытаясь заглянуть внутрь, сквозь ледяной взгляд, в чертоги души, так стремительно покрывшиеся непробиваемым ледяным налётом. На лице его не было ничего, лишь неотрывный взгляд мог навести на какую-нибудь мысль. 
— Свобода не привнесет в мою жизнь ничего нового, ради чего стоило бы жить. — И снова взгляд, долгий, проницательный, Не было видно в нем ни печали, ни грусти, ни злобы за решение драконицы. Попытка понять. Что думает она, о чем её мысли тяжёлые. Взгляд её обдает льдом, тело её камень, сердце её — гранит. Но бьется в нем что-то, бьется нещадно с разумом. И борьба эта пронизывает тонкой нитью божественный глас её, средь льдинок во взгляде проскальзывает, по крыльям невидимым касанием проносится, на кончике хвоста замирает. И обратно.  — Ты знаешь, мне нет смысла идти назад.  — Тихий голос. Не бунтовал, не противился. Утверждал. И в глазах харадрима осела пеплом и замерла доселе вьющаяся в пространстве уверенность в своих словах. 

Всё так же – боком к нему стоит, и профиль точёный, жестоко-прекрасный и гордый чётко вырисовывается в полумраке, пламенем костра затухающего осиян; и слушает внимательно, напряжённо, брови хмурит, клыки кажет каким-то отдельным словам.
 
Но вот окончил свою речь южанин – и выражение некоего презрения, снисхождения появилось на морде Мирры, в то время как она, крылья с ленцою опустив так, что они подолом за нею тянулись, точно тень вторая, медленно шла прочь от пламени, Рханной разведённого, куда-то в темноту.
 
- Я тебя свою грустную историю рассказывать не просила, человек, - обронила королева; голос резок, тишину разрезает, подобно кинжалу острому, а око янтарное – что докрасна железо накалённое, обжигает, опаляет жаром. Но вот уже отвернулась – мерно и величественно плывёт меж осколков звёзд, чьих-то солнц и божеств, меж монет и камней, меж костей и доспехов; она – ночи дочь, она – королева, она – смерть. И этот человек – миг, вспышка, всполох костров, вереницей рассыпанных бус лежащих в южной ночи.
 
Прыжок, тело гибкое, стройное подтянула, перебралась на следующий ярус – и вот Мирра, ипостась темноты, лежит на коленях у огромной, до самого потолка, где своды каменные, инеем да льдом скованные, смыкались, золотой статуи Ганеши, бога с головой слона и двумя парами рук; лежит и медленно хвостом длинным поводит, по металлу, точно бы солнцем напоенному, скользит, и безразличен драконий взгляд, непроницаем, отстранён. И скучно дракону – всё это богатое однообразие утомляет, и за долгие века даже созерцание хода небесных светил начинает казаться бессмысленным занятием, и лишь только кровь людская, сокровищ добыча да перелёты длительные в страны соседние разнообразие вносят в невообразимо долгую жизнь северных королей.
 
- Помни, человек, что скоро ты покинешь мои чертоги, - молвит драконица, и вновь – в сторону взгляд, и в оскале морда кривится, - ибо рана моя затягивается, а ты мне ничем полезен быть не можешь… Не думай, что божество может быть благодарно смертному. Мне скучно, человек, а ты не можешь меня развлечь.
 
Говорит, а сама убедить самую себя хочет в этом: не привязалась, не смягчилась, не проиграла, и пусть уходит этот чумазый цыган, куда ветер его позовёт; и в то же время понимает – гонит его прочь, этого Рханну из Южных Земель, потому как боится, боится она, что сумеет укротить, в узду запрячь, в душу заглянуть, до сердца дотронуться.
 
[spoiler=вне]мне всё равно, что статуя Ганеши не могла появиться в моей пещере, это иная игра, и я хочу статую Ганеши!
он такой вот, только в игре - из золота.

 

Галадриэль, можно не наезжать на всех и вся, видя во всех врагов? Выражу мнение большинства - это достало. Чуть не то слово - сразу кидаешься на всех. Веди себя спокойнее, глядишь и отношение станет лучше.
[NIC]Снегурочка[/NIC]
[AVA]5.firepic.org/5/images/2013-09/03/msh9kyq6fyqu.jpg[/AVA]
[sTA]Владычица Севера[/sTA]

[AVA]costummer.com/wp-content/uploads/2014/09/halloween__green-santa-mask.jpg[/AVA]
Вот теперь уже должно сработать.

Холод. Он почувствовал это. Изменилась драконица. Рханна понял, что сам того не зная нарушил хрупкий баланс, сбился и переступил черту, которую не должен был переступать. Мирра стала той, кем была прежде, властной и холодной. Её голос, её драконье тело, всё говорило о том, что она пыталась оградиться. 
— Родина... — начал харадрим. Он снял наплечный мешок с травами и разложил те перед собой. — Это пустыня. Большая, бескрайняя пустыня с редкими оазисами. И там живут люди, их много, но многие воюют между собой. Племена. — Достав небольшой нож, Рханна взялся очищать веточки и отделять соцветия, складывая их в небольшую чашу. — Я рос в одном из этих племен. Отец не принял меня, так как я был слишком добр по отношению к врагам. Когда он приказал мне своими руками придушить пленника, я отказался, и меня изгнали с позором. С тех пор я несколько лет шатался по миру, стараясь прожить, пока меня не схватили гномы. Они взяли меня в качестве приманки, чтобы убить тебя. А дальше ты сама всё знаешь. — Харадец поднял на неё задумчивый взгляд, даже не обращая внимания, что  она не видит его слепым глазом. Он давно не вспоминал своё прошлое, и сейчас оно грузом легло на сердце.  Руки делали все на автоматизме, хотя разум был где-то далеко. 

Она чувствует его сердце – оно бьётся пойманной птицей, задыхается, сбивается с ровного хода, гулко стучится о рёбра; она чувствует его руки – озябшие, онемевшие, - но он ни слова не говорит – на своей шее, его тонкие длинные пальцы, проводящие по её гладкой чешуе, по её шрамам и порезам, чувствует его дыхание на своём загривке и явственно ощущает его взгляд – он в восхищении, он безумен, и он - единственный человек, умеющий видеть.
 
Но дракон уже не боится показать слабость, не боится следовать слову человека, потому как сам не ведает того, что оступается, что проигрывает: всё так же самоуверенно ведёт танец, танец взглядов, коротких слов, танец движений незначащих и случайных прикосновений. И вся услада – в этой игре без названия, где нет победителя и проигравшего, где нет цели и правил.
 
Лежит среди скал обрывком ночи, – черна, как смоль, только око янтарным болотным огнём мигает, вспыхивая – наблюдает за человеком, как тот землю мёрзлую ножом раскапывает, корни вырывает из почвы твёрдой, ветви с древа срезает, отыскивает средь сугробов высоких невзрачного цветка хрупкий бутон.
 
Сам на спину к ней забрался – осмелел, стало быть?.. – и почти прошептал слова, казалось бы, обычные – но прошептал так, что бурею снежной захлестнуло всё изнутри, что вздрогнули крылья, для взмаха первого раскрытые – по-иному, совсем по-иному сказал; и слишком неосмотрителен шаг, и сбился осторожный, прощупывающий ритм танца странного, и дракон – узкий зрачок, горящие очи – резко сорвался вверх, ни слова не говоря.
 
Уже не пляшет в небесах, не кружит над горами, не играется с ветром – напрямик к логову, чересчур быстро, чересчур упрямо.
 
На золото вступила, снег с чешуи отряхнула – и почти скинула человека со спины, в глаза не смотрит, только хмурится, только дёргано вьётся хвост.
 
- Говори мне о своей родине, человек, - уже не зовёт по имени, и боком к нему стоит, слепым глазом к южанину; говорит резко, жёстко, и вновь обрастает драконья грудь льдом – защитить, закрыться, смятение спрятать, - развлеки меня своим рассказом.

[AVA]savepic.org/8103887.jpg[/AVA]
[NIC]Санта-Назгулус[/NIC]
[sTA]Праздник к вам приходит...[/sTA]

Хо-хо-хо! 

П.С.
Кто-то закрыл флудню... 

Игра в гляделки затянулась, ни харадрим, ни дракон некоторое время не спешили перейти к основной теме разговора. Взгляд Мирры гипнотизировал, рушил волю и сковывал неломающимися цепями, заставляя продолжать смотреть в черные, как ночь, очи. По телу пробегали волны дрожи, зацепляя струны души, которые с восторгом звенели. Это всё было настолько странно, что нельзя было выразить словами....

И оборвала этот ритуал своими словами, и схватила Рханну за шиворот, и понесла к выходу. Сердце, словно заведенное, забилось с огромной скоростью. И вот Мирра полетела. Стрелою неслась вниз, а он, освобожденный от захвата, ловил собой потоки встречного воздуха. Дыхание перехватило, невозможно было понять, что происходит. Но драконица вернула все на круги своя — подлетела под мужчину, и, едва тот успел схватиться за гребень, вышла из крутого пике. Теперь сердце колотилось так, что было готово пробить дыру в груди. Весь мир внизу стал таким малым... Но все, что он видел, врезалось в память гранитным барельефом. Он ручался, что никто и никогда не видел мир глазами дракона. Рханна понял, что всю оставшуюся жизнь будет завидовать тому, что умеет она, ибо видеть мир сверху — незабываемо и так захватывающе, что неподготовленный может попросту сойти с ума. 

Но харадрим держался. Держался и восхищался миром. И снова речь Мирры вернула его к реальности. А так не хотелось выходить из этого блаженного состояния...
— Нам надо вниз, к подножию горы! — перекрикивая ревущий ветер, сказал харадец. И королева небес понесла его туда, куда он указал.
"Невероятно..."— подумал мужчина. На большее его не хватило, и все мысли вновь захватил полет. Он видел стремительно увеличивающуюся землю, слышал гудение ветра в ушах, вдыхал свежий морозящий воздух, чувствовал кожей леденящий холод. Спектр чувств заменил правление разума, и харадрим отдался этим ощущениям. 

Мирра была настоящим асом в небесах, каждое её движение было выверено до мелочей, плавные взмахи крыльев взрезали воздух, как нос корабля — волны. Хвост помогал ей летать, она пользовалась им как рулем и стабилизатором. Когда дракон и человек уже почти парили над землей, Рханна увидел невдалеке поросль нужного растения.
— Вон там, впереди, около камней, — прокричал он, и драконица села рядом с тем местом, где нужно было. Спустившись с могучей спины, Рханна на несколько секунд непроизвольно задержал руку на чешуе. Почему-то не хотелось отпускать её, твердую, как металл, обжигающую, как огонь и замораживающую, как лёд. Но харадец быстро подавил странное желание и мигом пустился собирать нужные растения. Таким же образом за несколько часов дракон и человек нашли все необходимые ингредиенты. Последний раз забравшись на спину Мирре, Рханна уже привычно взялся за шею — так ему было гораздо удобнее, к тому же, тело драконицы неплохо согревало, — и тихо сказал, едва не перейдя на шепот:
— Готово, Мирра, мы можем возвращаться.  — И тут же едва не поперхнулся, услышав свой голос. Непонятное творилось в душе. Он сказал эти слова слишком мягко по сравнению с обычной манерой разговора. Мотнув головой и сбросив возникшее наваждение, Рханна закрыл глаза, приготовившись к полету. 
 

И снова – осторожные, бережные руки на её гладкой, блестящей отсветами пламени да золота чешуе; но боль уже не растравляет зверя, не тревожит напряжённого сознания, и дикость, то древнее начало, в груди драконьей звучащее бубном и свирелью, - оно молчит, утихает, и зверь прячет клыки, не выгибает хребта, не щерит загривок: только вьётся петлями длинный хвост, только вздрагивает чувствительное веко от каждого прикосновения.
 
Головой встряхнула, моргнула медленно – и вновь на харадрима – отступает, пятится - взор устремила, точно змея, точно охотник: принюхивается к его эмоциям, тонко охоту ведёт, крадётся, путает собственный след, почти играется с человеком, обманчиво расправляет крылья, плавно, в такт собственному неслышному напеву изменяя их плоскость, подобно тому, как дева южная тканью взмахивает, танцуя – а он и рад быть добычей; но не замечает за гордостью и высокомерием дракон, что сам поддаётся, что сам вступает в силки, что дичь видит его слабость, его податливость, и оба они – в двуликой, неоднозначной, сложной игре.
 
◍   ◎   ◍
 
- Эти названия ничего мне не говорят, - раздражённо обронила драконица, уязвлённая тем, что в чём-то этот юнец оказался умнее, нежели чем она, раскраивающая небеса, прощупывающая ветра, укрощающая бури уже многие, многие века. – Сам отыщешь, человек; плотнее кутайся в плащ, ежели не хочешь замёрзнуть, зима нынче жестока.
 
И больше ни слова – как и прежде, за ремни, как котёнка за шкирку, ухватила, шагом быстрым к выходу направилась – а сама думает напряжённо – не сможет ведь так вот его таскать, да как же ухватить человека, чтобы не мешался?..
 
И впереди уж солнце в сиянии золотом разливается, выход из пещеры окольцован ослепительным светом – и Мирра щурится, улыбаясь своим мыслям, улыбаясь встречному ветру.
 
Сильным толчком – прыжок в небеса, и ночи дерзкая дочь – в свободном падении, чёрною стрелой несётся вниз, в север, в ледяную пропасть, в холодное утро – и кажется, что в солёный океан с головой, и только рёв его в ушах, и ветер призывно кличет – дыши, кричи, пой, танцуй, прекрасный дракон, окунись в небосвод, вдохни его полной грудью.
 
Челюсти разжала – и человек теперь летит наравне с нею, крыльями взмахнула – и вперёд вырвалась, так, чтобы у её плеч, у крыльев основания находился южанин; и только успел за гребень уцепится, только к спине сильной прильнул – резко из пике вышла, к солнцу морду, шрамами испещрённую, подняла – и мощными, слаженными взмахами стала ввысь подниматься, в небесную синь, в чистые, до звона морозные чертоги свои – здесь она королева, здесь она правит, здесь нет места людям – но она несёт человека на своей гибкой спине, она открывает ему этот мир, она показывает нему небеса, соколицей паря синеве.
 
- Смотри, человек, - кричит она – ветер ревёт на высоте, свободу чувствуя, - смотри и правь мой полёт, говори, где растут твои травы!

Триптих (получилось, что три разных стихотворения были написаны в разное время, но с небольшим интервалом в пару дней; и объединены они общей темой ._. )
1. Переложив песка в фундамент стен,
я думала - защиты нет надежней.
Самоуверенно я вышла в бой в кольчуге:
в ней не хватало нескольких колец.
Всего немного - так, звена четыре
Под грудью, стянутой бинтами; слева.
Я думала - судьба меня укроет,
а стены защитят от острых стрел.
И верен был мне меч мой поначалу;
И прочен камень крепостной стены,
но игры скоро кончились. Внезапно
осталась я одна на поле боя.
И капала с меча чужая кровь;
и тонкие лучи, сливаясь, били
из глаз лазоревых, видневшихся напротив -
в мои глаза, ослепшие от света.
Тем временем черненый наконечник
в моих доспехах отыскал прореху -
И эта смерть была желанней жизни,
И эта боль была прекрасней счастья.
2.
Ты - золото, синева,
елочная мишура.
Я - скошенная трава,
полуденная жара.
Ты - солнца последний луч,
Мне возвестивший вечер;
В цветах изумрудных круч
разгулявшийся ветер.
Я - кровавая плата
за чужие игрушки
Вылечила - и рада.
пусть другая разрушит
то, что мне бы лелеять
до скончания века.
Кровь заката алеет
на челе человека
давшего мне дорогу
и прояснившего мысль;
возвратившего снова
единственно верный смысл.
3.
Мне твой взгляд в ключицу прицельно бьет,
как стрела, и шансов не оставляет.
Ты меня ввел в рай и изгнал из рая:
как теперь, скажи, продолжать полет?

Дамрод
Денгара
Серьезно, не ожидала таких похвал. Я очень-очень тронута, ребята =)
Написано было в ожидании апреля,в самом конце марта.
... в апреле всегда кажется, ещё немножко и всё наконец-то будет хорошо.
© Макс Фрай. "Кофейная книга"

Март начинался с солнечного тепла.
Мы собрались, узнав, что зима ушла.
Мы развели костры на поляне, но
наш разговор не клеится все равно.

Первой легко. Она говорит: «Весна!
Сколько ее ждала я, бродя во снах?
Но наступила, и значит – продолжим жить
С тем, с кем по жизни мне захотелось плыть»
Место второго пустует. И черт бы с ним!
Я без надежды жгу для него огни:
«Что еще надо заблудшей во тьме душе?»
Первая шепчет тихо: «Тебе – туше.
Выживешь, но не забудешь его, мон шер».
Третий кивает мне: «Посмотри, я жив,
даже плевать на то, что торчат ножи
между лопаток. Но если б еще чуть-чуть…
В общем, я как по нотам прошел твой путь».
Я не смотрю на них. Я пытаюсь петь.
И в моих песнях жизнь оттеняет смерть.
Голос окреп, а на сердце – прочнейший лед,
Что и когда теперь его разобьет,
Колом ввинтившись в стылую эту твердь?
Так и сидим; догорают костры в ночи.
Каждый из нас о чем-то своем молчит
Но понимает, что где-то звенит капель
Неотвратимый
с собой
принося
апрель.

Итак, что я делаю, когда мне становится скучно жить; когда кровь в жилах стынет от скуки, а сердце ноет от тоски по вихрю эмоций? Я начинаю странствовать, находить различные приключения на свою...голову и другие-прочие части тела; затем я страдаю-радуюсь-снова страдаю-снова радуюсь и так пока не надоест; и, одновременно со всем этим, пишу стихи. "Балуюсь", как я в последнее время это называю.
 
Посвящается князю с половецким ликом, славянскими глазами и нездешним огнем в речах и жестах. Наконец-то я где-то это сказала!
 
- Скажи-ка мне, дорогая Лейла с лазурным цветком в косе,
О ком мечтала сегодня утром, бегая по росе?
- Мой милый друг, я хотела верить, что лето наступит вновь
И станет сладким хмельным вином моя холодная кровь.
- Но всё же, Лейла, скажи: ты знаешь, тебе читает стихи
один; а двое - поют серенады на берегу реки?
- Мне первый даром такой не нужен, а двое - просто друзья,
ни к одному из них не стремится шальная душа моя.
Бывало, в черных глазах тонула, хозяин их был не рад,
Судьбе угодно другое было - он стал мой названый брат.
Был пятый - воин голубоглазый, любовник сестры моей -
и кем бы я называлась, ставя палки в колеса ей?
- Неужто ты никого не любила, Лейла, дитя огня?
К кому же песня твоя летела, хрустальным ручьем звеня?
В ком ты искала тепло и радость, ведь ты охоча до них?
Кого желала принять в себя, и чей тебе дорог лик?
- Ну как могу тебе не ответить, любезный дружочек мой?
Я ночкой темной одна гадала над северною рекой.
И мне пригрезился вдруг, достойный, и лучший из лучших - он,
Я, удивившись, глаза закрыла; затем - увидала сон.
В очах виденья, больших, янтарных - сверкали огни костров.
Под тусклым солнцем волосы пахли дыханьем степных ветров. 
В руках могучих, и в стройном теле виднелась такая стать,
что не могла я его безумно тотчас же не возжелать!
Но ветер с моря, шутник-затейник, меня подхватил рукой
и в дом мой старый унес насильно, увлек на юг за собой.
Вернул к лугам и озерам синим, к сосновым густым борам,
но не спросил: тосковать ли буду по самым любимым - вам?
Теперь, гуляя в лесах огромных, и слушая пенье птиц,
Я мысли влет далеко пускаю, до самых твоих границ.
И как мне, Лейле, не вспоминать лазурный цветок в косе?
И как не думать о милом друге, бегая по росе?

Льдинки сложились в простое имя - 
имя, что мягче цветного шёлка.
Вихрем промчусь до Него - и мимо;
в сердце ножами вгоню осколки.
 
Взгляд обжигает, а губ стигмата
тлеет на твердом моём запястье.
Мне наплевать, кто лишится брата, 
кто - жениха и надежд на счастье.
 
Герда, рыдай и горюй о Кае!
Жизнь моя - сани - крутнулась влево.
Я и не знала, что так бывает:
страстно влюбленная Королева.

 

Душа просит выворачиваний наизнанку. Оправдываю её печальным декабрем.
 
Три цвета в городе моём:
синеет небо, старый дом
сереет в призме декабря.
И белый снег укрыл меня,
помог не помнить ни о ком.
 
Я в этих красках как в тюрьме,
как пленница на корабле:
шаг в сторону - прыжок за борт.
Не доплывешь в ближайший порт
без судна по морю-зиме.
 
Сидеть мне тихо, ром глушить
и слушать ветра вой в глуши,
среди просторов ледяных;
небес, свинцовых и стальных...
По сути, незачем спешить
 
вперёд, ускорив тихий ход.
Мороз до срока не уйдет,
февраль не сдаст свои права.
Я знаю, в этом я права:
сквозь океан не сыщешь брод.
 
Но в свете солнца заблестит
на горизонте синий кит -
весенний теплый кит. За ним
покажется из пушек, дым
фрегата, что сейчас стоит
 
на якоре в чужом краю.
Его я помню - и смеюсь!
Цветёт там белый асфодель,
и человек могучий цель
указывает кораблю.
 
В рубахе цвета красных роз,
знаток морей, властитель гроз,
янтарноглазый капитан.
Храбрец, что видел сотню стран,
но не забыл, где жил и рос;
 
он вновь на мостике своём -
огромным правит кораблем.
Улыбчив, смугл, бородат,
последний рыцарь и пират,
он приплывет в мой старый дом -
 
трехцветье радугой сверкнет;
морской волной небесный свод
окрасит вместо синевы.
Мой капитан, я к вам на "вы"
из уважения. И вот,
 
засовы рухнут. Я сойду
на землю. В солнечном саду
зальется трелью соловей.
Я сонм прекрасных летних дней
в душе оттаявшей найду.