Сархи

Неделя - как солнца всполох меж свинцовых, тяжёлых туч, коротко, ярко сверкнула, ослепила и исчезла в черноте, и перед маленькой девочкой теперь - выбор, и выбор только её, Инас, потому что в этот день и в этот час жизнь её вершится, и никто над нею не властен, никто не прикажет, никто не прогонит.
 
Но она видит, что не здесь её место, не ей здесь звёзды светят, не ей здесь костры жечь и плясать ночами; королева её, Сархи-ур-Халит, дом здесь нашла, любовь обрела, но не она, Инас. Она не нужна уже, она - как напоминание госпоже горькое, как тень прошлого, она - лишь только одна из слуг. Одним подданным больше, одним меньше - судьбы ничьей не изменит, устоев не сломает.
 
Но больно, больно вот так уходить, покидать, душу себе рвать, глядя, как рука об руку - госпожа и муж её, и в какой-то миг - между громкими, гулкими ударами сердца, в давящей на виски тишине - нестерпимо потянуло вернуться - как псу велит верность с коротким лаем, уши прижав, скуля, хвостом подметая землю, увлечься у ног, голову под руку подставить, на хозяина глядеть долго, преданно, и взор не сводить, и всюду за ним следовать; но чувствует, знает, что что-то в ней уже переломилось, истлело, истончилось, эта связь, эта цепь - и в радость и в горе, и слёзы и смех для неё - уже не так прочна, и если пожелаешь, если рванёшься, если пересилишь - вырвешься.
 
И она жаждет этого, с завистью смотрит на Вождя, на братьев и сестёр её названных, на плещущееся знамя - слышит ветра вой, конское ржание, выкрики кочевников в хлопанье трепещущего стяга, - хочет так же, хочет тоже – в степь, в бурю, в море вереска, к песням и вереницам костров по равнине, к скачке через ночь; жить не может в золочёной клетке, снова в дворце, снова в сияющих великолепием залах, средь фрейлин в богатых одеждах и королевской стражи, с мыслью о том, что осталось за спиной, и что грядёт, какая дорога стелется впереди для неё средь вековых северных лесов.
 
Ничего не сказала она ни Милдред, ни королеве: боялась, боялась до холода в груди, до дрожи в руках этих слов, которых всё равно не найдёшь, боялась этого решения, но знала, что придётся выбрать, что не останутся истерлинги чертогах Чёрного леса, что уйдут на восток – видела, как шепчет Вождь рассветному ветру, как обращают её люди взоры к горизонту, слышала, как звала их степь, как звала их мать. И уже тогда, когда только увёл лесной царь королевну свою в покои, знала: для неё потеряна госпожа, и предстоит ей уйти.
 
И сейчас – губы дрожат, полный решимости, но отчего-то тревожный взор мечется меж вастаками – разноцветная, обыкновенно шумная, но ныне притихшая толпа – и венценосной четой, и сама она спокойно стоять не может – за подпругу на круглом конском боку хватается, рукой то и дело кольцо на груди находит, через плащ ощупывает, с ноги на ногу переступает, брови смоляные хмурит.
 
Во взгляде, на королеву обращённом – вина, почти отчаяние, мольба, – отпусти, прости слугу свою, не предаю я тебя, солнце моё – но не подходит, среди уходящих стоит, подле Милдред держится, а сердце тоска, боль дикая, неуёмная разрывает – надвое самоё себя она рвёт.
 
Но готова по первому знаку в седло вскочить, на Тсеру, вороную кобылу Вождя, в гриву конскую вцепиться, руку поднять, ладонью взмахнуть на прощание – и растаять в метели, исчезнуть, спрятать лицо в холодных объятиях, ветру позволить унести печаль прочь из груди.
 
[spoiler=вне]Я пока переход не вставляю, ибо даже не знаю, в какую локацию, так что, наверное, уождь за двоих может его отписать.
 

Сархи, Транди на свадьбе, когда к ним подвалил поговорить Феня

Я сегодня, пока ехала в город, уже успела набрать первый пост на будущее, из-за которого всю ночь не могла уснуть
 
Не спать, так не спать. - девушка сонно поднимает голову с парты, так же сонно смотрит на учителя, но потом начинает улыбатся и уже открывает рот, готова выдать тысячу вопросов в минуту  что-то меня уносит хД
 
 
Все будет х)
 
Да, и уже официально. Заполнены, так сказать, все формы  *обнимает короля и смеется*
А сейчас мне уже надо бежать. Всем хорошего вечера) And I`ll be back!

Что это? Назгуль защищает невинную деву? А как же принцип порабощать-развращать и портить? х)

Какой погребок, я еще из спальни не выбралась хД Какой ты сегодня многобукофф, мерзкий харадриметсс. Надо бы тебя в темную крепость на юг леса отправить, может там чуть-чуть подрежут язычок.

И глаз отвести не может, хоть и прочертившими серебряные царапины на щеках слезами – невысказанные слова, сдержанный крик, всё, что теснилось, что клокотало, что ревело лютым, солёным, холодным океаном внутри; побелевшие губы плотней сжимает, душит плач, вздрагивает, вздыхает прерывисто, но взора не отводит, точно сейчас для неё этот глубокий, синий, цвета неба взгляд – как жизнь, как воздух, как нить собственной судьбы.
 
И не думая, не размышляя - как попадёт кочевник во дворец, как найдёт неприметную игрушку в сотнях высоких залов, в лабиринте коридоров, в убранных шёлком да атласом покоях?.. – каждое слово ловит, с холодом подходящей к концу ночи вдыхает, верит, потому что сердце велит, потому что она иначе и не может – слишком привязалась, слишком привыкла, уже не отпустит, потому что таков ребёнок – он полюбит человека, небо, зверя, место, один только звук – и уже навсегда, и уже не разуверится.
 
Отвечает ему: «Помню», и перед взором – мириады рассыпанных по чёрному бархату огней, вспыхивают, мерцают, сливаются в единый поток, завихряются в причудливые, такие знакомые узоры, и бегут чьи-то пути по небесным чертогам серой золой, подброшенной в воздух, по ветру развеянной, и очи ночных псов, ночных гончих, что травят, загоняют луну на запад, горят диким огнём. 
 
Боится, не хочет принимать подарка, потому что хоть и он ей теперь – почти брат, это чужое, это чужая память, чужая страна. Но слушает его, внимает тихим словам, и сжимает в ладони кольцо, прикосновение рук хранящее, и светом Солнца, в железе запрятанного, от пальцев к самому сердцу – тепло, родное, то, что дарят родители детям своим с заботой, ласковыми словами, любовью, поцелуями, объятиями.
 
Инас медленно, осторожно надела подарок истерлинга на шею, под одежду спрятала – чтобы кожей чувствовать, чтобы у сердца кольцо было.
 
И вдруг – сорвалась, плащ его скинула, с коротким всхлипом обняла – и до груди-то не достаёт, хоть и на мысочки встала – бережно, мягко, чтобы боли не причинить, но со всею благодарностью, со всеми словами, которых не скажешь, потому что они – в душе, со всеми слезами радости.
 
- Да и он тебя нескоро забудет, - рассмеялась девочка, на шаг отступая, улыбаясь вновь. – А олени точно такие, и ещё у каждого украшеньице какое-нибудь – бубенцы, из бисера верёвочки, ленточки на рогах… Про лошадей сестра твоя то же сказала. Вы похожи на них, вы, дети Золотого Орла; оттого и едины с ними душой, - помедлила немного, помолчала, подумала и сказала: - А олени совсем и не цепляются за ветви, они низенькие слишком, - ладошки раскрытые к голове приставила, рожки оленьи показывает, - а вот эльфийский король, наверное, не раз в листве рогами путался… - прыснула, зубки острые показав – не со зла совсем, не таила она обиды на господина, - но уж больно смешила её корона высокого, статного Трандуила – из ветвей подобие рогов сплетение.

Слова ее, да даже не слова, а само звучание, музыка, плач сдавленный, что наружу рвется, ребра ломает, мышцы тревожит, как острейшее лезвие ему сердце режет, раны оставляя, из которых кровь сочится, течет. Странно, он практически не знает ее, но сейчас, тут, в саду чужом, запорошенном снегом, две фигурки в буране затерявшиеся, будто от мира вокруг отделенные, огороженные от событий кружащихся, стали ближе друг другу, понятнее, роднее. Разные пути им выпали, разные дороги вперед уведут, но сейчас перечеркнули они друг друга, встретились, а Ветер ничего просто так не делает, и Земля без замысла путь не кладет.
Вот значит как занесло в эту чащу, Черным Лесом зовущуюся, Драгоценность и Цветок Востока. Против воли, против плана, выкрадены в лучших традициях, вырваны как нитки дорогие из общего узора ковра. И был ли выбор у девчушки? Нет, вряд ли. Попала в вихрь, закружилась, завертелась, и понес ее ветр северный, мощный и могучий, потащил в зиму, не думая, что где-то глубоко внутри жилку в сердце порвал, и шрам зажил, но вспыхивал тупой волной всякий раз, как удар сердечко совершало. И Небеса лишь ведают, сколько раз луна солнце сменит, прежде чем переменится, переживется.
«Я ушел, сам решив. Мой выбор. Мое право. Моя боль, моя радость. А она?»
Ведь судя по боли, по надрыву, по струне натянутой, дрожащей, лишь королева у девчушки была – одна радость, одно солнце, ось, вокруг которой мир вращался, разрушенный после тьмы одиночества.
Скользнули, блеснули бляшки золотые, как тысячи жарких южных солнц сверкнув. Соскочили, упали и утонули в снегу глубоком, холодном и неживом, пусть и сверкающем, пусть и красивом. Вот так и съел лес пустыню, поглотил.
- Нет у меня ничего, Дамир. Только то, что в сердце осталось.
Забыл про ноющую боль в мышцах, свинцом тело наливающую, забыл про синяки и царапины, про кровь полузастывшую, полузамерзшую. Сорвался со скамьи, плавно перед девчушкой оказавшись, присев так, чтобы его лицо на ее уровне было, глаза ее глаза нашли, поймали.
- То, что в сердце – самое важное и есть. Я не даю пустых обещаний, да и ты не глупа, чтобы принимать их. Но если вдруг, волею Ветра или по решению Небес, занесет меня в твои пустыни, и если попадется мне на глаза родной тебе талисман, то я не пройду мимо. Сейчас пересеклись дороги, может, и дальше им встретиться придется. – Улыбка тронула кончики губ, но глаза серьезно смотрели, не мигая практически. – Но мой дом недалеко от твоего лежит, верно? Значит, над собой мы одно небо видим, не такое как здесь, а наше. Один ветер глаза целует и щеки гладит. Помнишь наше звездное небо? – Он на миг задрал голову, прищурился. Нет, плохо видно за снежной метелицей высь высокую. Лишь урывками, то тут, то там сверкнет, развернется. – Любовь родителей к детям одна и нерушима. Они как яркие звезды и мигающие огоньки. Возьми это. Не навсегда, но с возвратом, - с пальца аккуратно золотое кольцо снял. Посмотрел на него внимательно, губами прикоснулся, веревочку продел и девочке протянул. – Это символ солнца южного, того, что над твоей и моей головой светит. Согласен, степи в нем больше пустыни, но это подарок отца сыну. Такой же как матери дар дочери любимой. Одна энергия. Один посыл. От родителя чаду. Кольцо не так безлико как монисты ничейные. И даже если он не даст тебе того тепла, что мне дарит, то будет напоминанием служить. Вернешь мне его в обмен на газельку. А нет, так у себя навсегда оставишь. Об одном прошу: по своей воле не передавать больше никому, никогда. Только мой талисман в обмен на твой.
Одной рукой ладошку детскую взял, кольцо вложил и сжал пальчики, своими руками обхватив.
- Один ветер. Одно небо. Одно солнце.
- Что ж, - деланно весело заметил, носик маленький поддел, подбодрил, поднялся, распрямился, по волосам смольным рукой провел, снежинки смахивая. Красуется, радуется, потому что привык, потому что не умеет иначе. От резкого движения боль резанула, в боку заколов. Охнул от неожиданности, расхохотался. – Экий коневод неласковый попался, с рукой тяжелой. – Подмигнул девчушке. – Про оленей северных говорила? Это такие рогатые, невысокие, с копытами широкими? Видел, но издалека только. Как-то лошади стремительные мне милее. – Поднес пальцы к подбородку, задумался на миг. – И как олени только с таким украшением в чаще леса живут? Запутаются в ветвях же.

В снегопаде - чётко, остро очерченный профиль, застывший на несколько мгновений, и глаза пусты, и сам он не здесь – а далеко отсюда, там, где травы не кошены, кони не подкованы, где ветер – владыка, где огонь ночных костров поёт звёздам, и где душа – нараспашку, где пляшется вольно; он сейчас - дома. И ответа не надобно было – сама всё видит, по тому только, как глядит блудный степной сын в никуда, как дышит прерывисто, как сжимает в руках браслет.
 
- Дом живет в нас, пока мы его помним, пока он греет нас внутри.
 
За плечи себя обняла, зажмурилась, голову низко склонила: силится найти, вытащить наружу, увидеть это тепло, ощутить себя дома. Но ледяным клинком к щеке – холод, и не видно рассвета в слепом, сеющем жгучие искры небе, и всё чуждо, всё иное. Она помнит свой дом, помнит, но не может ощутить, не может прикоснуться, не может обнять, хоть и тянется, хоть и жаждет; слишком далеко, слишком давно - для неё, маленькой девочки, в снегах затерянной.
 
- У тебя есть какая-нибудь вещица, могущая напомнить о родном гнезде в годину бедствий и печали?
 
Руками закрылась, губу закусила – до крови, - пуще ссутулилась, колени обхватила, лицом в них уткнулась – не видит, не слышит ничего, и только голос матери звучит, бережное прикосновение на затылке, родные – её – объятия, и сердце рвёт физической болью, и вгрызается в него тоска – такая, что и взрослому неведома, наизнанку выворачивающая, обрывающая всё внутри; упустила она, Инас, то, что было для неё памятью, потеряла теперь навсегда, и никакие из игрушек – пусть и новых, пусть и красивых – для неё подарок матери не заменят.
 
- Была у меня сшитая мамой газелька – смешная такая, - Гу-Гу её звали, да осталась она там, - спазмы вдохнуть мешают, а всё равно говорит, сдержаться не может, наружу рвётся вся боль, вся горечь. -  Знаешь ведь ты, как очутилась здесь Сархи-ур-Халит, наследница рода Синих Воронов, жена короля лесного? Выкрал её эльфийский владыка, выкрал вместе с твоею сестрой, и я осталась со своей госпожой – до сих пор.
 
Монисты на груди отстегнула, меж пальцев пропустила – печальным звоном струятся, мерцают слабо, крошечными отпечатками небесных светил, братьями Солнца, - и соскользнули они с не слушающихся рук в развороченный снег.
 
- Это золото – из Кханда, но не я его носила, и не мне в нём танцевать. Его заказали специально для свадьбы царственной четы. Король Чёрного леса готов собрать для своей возлюбленной звёзды с небес, что стоит ему послать гонцов на Юг за самыми богатыми тканями и тончайшей выделки украшениями?..
 
Смех – неестественный, вымученный.
 
- Нет у меня ничего, Дамир. Только то, что в сердце осталось.

Про Феню и Гиль почему-то подумала х)

Про Феню и Гиль почему-то подумала х)

[AVA]s020.radikal.ru/i701/1511/4d/10a567a03aa7.jpg[/AVA]
[NIC]Торин, Ксинхейл и Глорфиндель[/NIC]
Написано в славном соавторстве
добрых братьев Дромангоргов
и одного злобного остроухого.
Братья не переносили елейных, самодовольных и праздных остроухих. Дромангорги были казад дела, ведущие свою жизнь в бесконечной борьбе и движении. Они видели перспективы, они замечали любую возможность изменить мир и непременно использовали её. Они были кузнецами и под сокрушительными ударами их молота в пламени приобретал очертания новый порядок. В своем бахвальстве бородачи иногда ровняли себя с великим Махалом, видя вокруг себя свои многочисленные свершения и значительные достижения.  К сожалению, возможность изменить эльфов они никогда не наблюдали. Эпохальная вражда между гномами и эльфами началась, в том числе, и потому, что в квенди тангар видели самый худший из всех возможных пороков - леность. Подобно одичавшим собакам, остроухие, которым Валар был подарен светоч знания, эльфы отбились от очага и убежали в лес, в глушь, в норы, дупла и под коряги. Забились туда и позабыли обо всем. Разве могли дикари Эрин Ласгалена добывать руду? Разве могли они обрабатывать камни? Плавить металлы? Создавать из них инструменты работы, утварь, оружие, доспехи? Разве мог кто-либо из них построить дом? Разобраться со сложными расчетами? Овладеть тысячами тонких наук, доступных гномам? Нет, нет и нет. Подобно долговязым желтым павианам, подданные Деревянной Короны лишь сидели высоко на деревьях и чесали свои зады. Дромангорги презирали эглат. Чуточку лучше, пожалуй, гномы относились к нолдор. Те, хотя бы, не утратили стремление к познанию. Впрочем, алчность Келебримбора, основавшего целую страну ради близости к мудрости наугрим и их несметным богатствам, подрывала доверие к роду братоубийц. Погибший задолго до этих печальных событий Глорфиндель, был лучиком света среди темного эльфийского царства. Один из глав великих домов Гондолина, отдавший жизнь ради близких и сразивший само исчадие Моргота - балрога. Ауле подарил гномьему роду разум не для того, чтобы те относились к Лаурендилю так же, как к остальным медведкам. К тому же, они были хорошо знакомы. И потому, последовали крепкие объятья и друзья немедленно выпили. А затем, последовало полтора часа чистейшей пьянки, среди которых не было и минуты без тостов. - За здоровье молодых!  - За счастье в семье! - За деньги в доме! - За сыновей и дочерей! - За любовь! - За то, чтобы были длинными борода и род! - За то, чтобы всего! - За… Пожелания и напутствия сыпались из стана гномов непрестанно. Затем пришла пора брать быка за рога, а вернее, эльфа за уши. Братья Дромангорги вступили на скользкий лед делового общения.Началось все с почти даже искренних соболезнований по поводу падения Лотлориена, судя по скорбным репликам Глорфиндела, можно было судить, в нем кипела ярость и ненависть к балрогу. Это определенно роднило его с гномами, которые испытывали точно такие же чувства к Лиху Дьюрина. Иступленной лютостью и жаждой отмщения пылали речи эльфа. Бородачи поддерживали и даже немного подзадоривали собеседника.Взывали к его нолдорской сущности безжалостного мстителя, рисовали перед глазами картины стертого с земли Карос Галадона и сожженного Гондолина. Изрубленных эльфийских воинов, изнасилованных и уведенных в плен женщин и детей. Огненные столбы, непроглядные туманы дымом, реки крови, завалы отрубленных рук и ног, месиво размозженных голов и каши вытекших мозгов!.. Гномы, наверное, слишком красноречиво описывали события своего военного прошлого, маскируя его под Глорфиндейлову действительность. Эльф поднялся из-за стола и отправился в сад, подышать морозным воздухом и отрезвить голову. Гномы, немного погодя и опрокинув ещё по кружечке пива, последовали за ним.

Моя прелесссть х)
 
Устала, но не от Транди, а просто устала, хотя как же я сейчас хочу процитировать одну вампирку хД у нас еще есть важные дела, пока вы там культурно бухаете х) Но поверь, когда я выползу, то тебе бы лучше держать язык за зубами хД
Не суди всех по себе, простолюдин хД

Дрейвен и его брат Дариус  В детстве

[AVA]cs628317.vk.me/v628317397/1c77a/KNNd0_e95hY.jpg[/AVA]
Из Зала для пиршеств
Они шли к королевским покоям, держась за руки. Точнее, ее величество вцепилась в руку короля и от волнения едва перебирала ногами. Следом шли пятеро королевских стражей в блестящих доспехах. Молодая королева мысленно укоряла себя за мысль, что идет, будто на эшафот, но заговорить с Трандуилом так и не отважилась, пока они не достигли королевских покоев. От мысли, что отныне это их покои, девушку бросало в мелкую дрожь – страх вперемешку с радостью и чем-то еще, о чем до сегодняшней ночи Сархи почти не думала.
Двери за ними закрылись, и молодожены, наконец, остались вдвоем. В спальне, выделанной красными и бордовыми тонами, царил полумрак, который разгоняли только несколько свечей. В комнате было тихо и душно от сладких запахов благовоний, что прозрачным дымом поднимались к высокому потолку.
- У меня тоже есть подарок для вас, Ваше Величество. – пролепетала Сархи, чувствуя как весь хмель из головы уходит вместе со словами. – Но с вашего позволения, мне понадобится пара минут.
Сархи оставила короля в опочивальне. Дикое и в то же время томное волнение сдавливало грудь, и пьянило едва отрезвевшую девушку. Но в смежной комнате ее уже ждали две ее служанки-фрейлины. Видя, как она побледнела, они быстро подхватили ее подл руки, а Сархи, заставив себя успокоится, кивком приказала помочь ей. Девушки очень быстро освободили ее из этого большого платья-чудовища, с которым она бы не справилась даже в нормальном состоянии. Они подали ей другой наряд, несколько мотков шелка, которые только с легкой натяжкой можно было бы назвать одеждой. Ловкие пальцы эльфиек быстро двигались вдоль косы, а Сархи одевалась, стараясь приглушить звон колокольчиков. Хотя лично ей, как и девушкам, все же больше казалось, что она раздевается.
Несколько капель душистых масел на виски и запястья и она была готова. Девушки накинули ей на оголенные плечи полупрозрачную ткань с отливом ярко-красного цвета, которую на севере оказалось возможным достать только в бродячем цирке. После того, как Сархи крепко обняла обоих, эльфийки быстренько улизнули из покоев через другой выход, не показываясь на глаза королю.

Остановившись возле входа в королевскую опочивальню, Сархи опять растерялась. Она видела столько девушек и женщин в подобных ситуациях, сама наблюдала за их приготовлением и все равно оказалась не готова.
Я принцесса Кханда. И королева Темнолесья. А за дверью мой муж, которого я люблю больше всего на свете. Сархи сама удивилась железной хватке волнения, что выбило из головы все прочие мысли.
В тот момент она переживала из-за многих вещей. Слишком многих. Но когда она вошла в комнату, и Трандуил повернулся на звон колокольчиков в ее волосах и на бедрах, она затолкала все ненужные чувства так далеко, чтобы самый острый меч их не достал. Теперь остались только они вдвоем, остальное не важно, остальные не важны. Только он, сейчас.
Нам еще предстоит это выяснить... Слова короля и его игривая улыбка снова пронеслись в голове девушки, и еле сдерживая улыбку она подошла к королю и взяв его за руку, молча отвела к ложу. Когда Трандуил присел, Сархи протянула ладонь к его лицу, но остановилась за пару дюймов. Сейчас она бы его обняла, поцеловала так, как не целовала еще никого...
- Нам еще предстоит все это выяснить, мой король. – тихо прошептала Сархи и отошла назад с едва заметной улыбкой на губах.
Закрыв глаза, она на миг замерла, прогоняя все прочие мысли и начала медленно двигаться в танце, смотря уже только на своего возлюбленного из-под полуопущенных век. Грудь, едва скрытая за легкой тканью поднималась и опускалась. Снова от волнения, но уже другого. Только Трандуил сейчас был перед ее глазами и в ее мыслях. Множество маленьких колокольчиков звенели, создавая собственную мелодию, когда она медленно двигала бедрами и животом, начиная танец. Снова застыв в предисловии, девушка протянула руку к беловолосому повелителю. И раскрывала ладонь, то ли зазывая его к себе, то ли
предлагая ему свое сердце и даже больше, чем могла отдать. Взмахнув другой рукой, она стянула с плеча прозрачную шаль, что блеснула в полутьме покоев живым огнем. Взмахнув черными волосами, она начала танец. Под звонкую песню колокольчиков она медленно выводила мягкие и плавные рухи загорелого тела. А в воздухе время от времени вспыхивал сгусток пламени, приближаясь к свадебному ложу, приближаясь к желанному мужу.
Но приблизившись к нему вплотную, почти целуя его губы, девушка сама вспыхнула искрой чувства, которому еще никогда не давала воли. Эта искра была и в его глазах. Девушка отпрянула назад и продолжила танец, вкладывая в него все – свою душу, тело, свои чувства, что были скрыты, и те, что напоказ. Вся страсть, страх и любовь. И в каждом движении – она. Она через призму его взгляда, через отражение его любви. И уже почти неосознанно выгибаясь и танцуя – теперь она наложница и госпожа, она предлагает и отдает всю себя и весь мир своему повелителю и своему рабу.
В душе горит пламя подобно тому, как она перекидывает поток огня из ладони в ладонь. А потом он начинает кружить вокруг нее, вокруг волос темнее ночи, что переливаются и поют серебряными звездами-колокольчиками, вокруг изгибов тела, что двигающихся. Словно дюны и барханы на тле вечной пустыни. А огонь все разгорается, протягивая руки волны к одному единственному живому существу во вселенной.
Это твое. Приди и возьми. Не твое, так забери. Весь мир, вся любовь и вся страсть – только для тебя. Волна пламени, заключенная в смертное тело, танцуя, приближается к лесному королю, к воплощению древних веков и Темного Леса.
И она уже готова отбиться от него, словно от темной холодной стены и без сил упасть к его ногам. Но материальный огонь в ее руках горит, а угасая, заключает его в объятья. И льдисто голубым глазам уже не потушить ее любви. Они уже принадлежат ей и горят тем е пламенем. И заканчивая танец, она снова становится собой, видя перед собой только его мудрое и до безумия прекрасное лицо. Ладони едва прикасаются к нему, а их губы находятся так близко, что слова сказанные шепотом, возвращаются нежным поцелуем, прикосновением лепестка розы:
- Весь мир. Я. Все только для тебя. Если хочешь.

Как увидела, сразу подумала про жрицу Ихчерат х)

Про Феню и Гиль почему-то подумала х)

Про Феню и Гиль почему-то подумала х)

Про Феню и Гиль почему-то подумала х)

Ага... А дерутся Джокер и Капитан Америка))

[spoiler=вне]  
 
 
 
Глаза серые – цветом в ветер, - жест ласковый, улыбка тёплая – и она уже послушно идёт навстречу Ярлу, не боится, не скалится, и ответом его взгляду – очи чистые, ясные, тёмно-карие, как у лани маленькой, но шагает осторожно, исподволь подбирается, вглядывается в лицо: не затаил ли злобы? Но нет, не гневается, и Инас идёт смелей, быстрей, сама улыбается, почти смеётся – ей неведома вражда Юга и Севера, она в коневодах видит тех же, кто под простёртыми над Рун крыльями Золотого Орла скакали на лихих конях; все для неё равны.
 
Вперёд её, с рычанием, с исступленным воем – степной сын, грозный, страшный в этот миг – во взоре схлёстываются дикость, ненависть, бешеным волком с цепей – ярость; снег взметнулся, сцепились люди, точно бы насмерть дерутся, точно за чью-то жизнь, и в седой траве алая проступает роса, и слова сквозь зубы, и звериный рёв – но бьются ни за что, попусту землю опаивают молодой, горячей кровью.
 
Но для неё – стоит всего в паре шагов, хочешь, руку протяни, до плеча дотронься – это шутливой дракой кажется, будто двое мальчишек в пыли играются, за камешек али дохлую гадюку на заднем дворе дворцовой кухни друг друга мутузят, а она – уже вскарабкалась на скамейку, сидит подле рохиррима, принюхивается, весело скалит мелкие зубки, щурится лисицей, поддразнивает, цокает языком, головой качает:
 
- Аткута бласлет? Аткута бласлет? Ц-ц-ц, аткута, ц-ц-ц, аткута бласлет?
 
Болтает ножками, поглядывает на драчунов искоса, голову склонив, и точно в лицо мальчишками называет: один влюблён, как юнец, а второй никогда заботы о других и не знал – резвился себе в вольной степи, в руки никому не давался, от ветра убегал.
 
- Аткута бласлет, а, аткута?
 
На лавочке на ноги поднялась – а всё равно невысокой кажется, маловата росточком вышла, - в снег соскочила, подбежала к Дамиру, подле села, ладошками снег сгребла – колется, царапается, но она терпит – и бережно, как-то пугливо-осторожно приложила к остро очерченным скулам, рассечённой верхней губе, горячему лбу; и странно сплетаются во взгляде задор и смех с затаённым, запрятанным страхом – меж пальцев – грязно-бурый снег, и во взборождённых сугробах с пугающим упрямством пробиваются красные цветы, расцветают, множатся – слишком много крови, неправильно много.

Ты не помнишь, как оказался здесь. Ты помнишь лишь слова, слова из глупого мультфильма, который тебя заставили смотреть вместе с сестрой, слова, над которыми ты презрительно кривился, не понимая, отчего так дрожит мелкая, продолжая, однако же, смотреть, слова страшные, наполненные затаённым, непонятным тебе смыслом, и они повторяются, повторяются, повторяются, отдаются в голове сонмом голосов – высоких, низких, визжащих, ревущих, пискливых и рычащих, а мелодия дёргается, дрожит, как на заезженной пластинке, весь этот мир, весь этот лишённый разума мир скачет, танцует джигу, шествует в нескончаемом параде.
 
Дети разных возрастов,
Час покинуть отчий кров;
Путь теперь у нас один -
В королевство Хэллоуин.
 
Страх обессиливает, не даёт вздохнуть, шевельнуться, закрыть глаза, закрыть глаза, чтобы не видеть кружащийся каруселью ужас, безумный карнавал вокруг, вечный, как эта ночь, как самая чернота, породившая всё вокруг, как самый страх, что холодными пальцами насильно растягивает твои губы в улыбку, такую же безумную, как этот город.
 
Это Хэллоуин, это Хэллоуин,
Тыквы пляшут меж руин.
Это Хэллоуин,
Смерть кругом, и ты один.
Happy End невообразим,
Жуткий страх, и ты один
В королевстве Хэллоуин.
 
Ужас плещется в груди огромным океаном, захлёстывает изнутри ледяными чёрными волнами, и ты чувствуешь, что тонешь, идёшь ко дну, теряешь себя.
 
Я - кровожадный кошмар под тахтой,
Зубастый, глазастый и страшный собой.
Я хоронюсь под ступенями днём,
А выползаю во тьме пауком…
 
Вокруг уродцы, карлики, монстры с пустыми глазами, обезображенные лица, кривые, неправильные силуэты, холод, могильный холод камня, холод ночи.
 
Это Хэллоуин, это Хэллоуин.
Хэллоуин, Хэллоуин, Хэллоуин…
Город dream, город дым
Под названием Хэллоуин…
 
Ты не можешь выбраться. Ты в толпе, в серой массе уродливых тел, тебя касаются длинные, кривые когти, липкие пальцы, скользкие языки.
 
Я - добрый клоун с пустою башкой
Вроде бы весёлый... Да просто никакой!
Кто здесь такой? - Это просто я,
Холод в груди, паранойя твоя.
 
Ветер рвёт волосы, уносит крик в темноту.
 
Тенью возникну на фоне луны
Мышью летучей влечу в ваши сны…
 
Зажимаешь голову руками, пытаясь не слышать слов, не пускать темноту в мысли, но она уже там, уже разрастается в груди душащий, тяжёлый мрак.
 
Это Хэллоуин, это Хэллоуин
Хэллоуин, Хэллоуин, Хэллоуин, Хэллоуин!
Жуткий Джек возьмет правильный разбег
И рухнет вам на голову, как первый снег.
Это Хэллоуин… Факелы запалены!
 
Глодает пламя тёмное небо, и движется, движется в твою сторону жуткий марш с тощей, высокой фигурой во главе; ты не видишь её глаз, лишь только мертвенно-бледный отсвет кости и всполохи двух кладбищенских огоньков в провалах глазниц.
 
Время пришло для главного героя шоу -
Призрак Джек ставит шоу много лет.
Салют, Джек, повелитель тыкв!
 
Это только лишь шоу. Вечный марш, вечный праздник ужаса.
 
Это Хэллоуин, это Хэллоуин
Хэллоуин, Хэллоуин, Хэллоуин, Хэллоуин!..
 
 
Он протягивает тебе руку, и ты вступаешь на высокую платформу, объятую огнём.
Шоу продолжается.
И ты знаешь,
что финала
не будет.

Когда усомнилась в правильности правления Транди   

Церемония закончилась. Толпа перешла по запутанным коридором подземного дворца в пиршественный зал. По меркам Глорфинделя он был не очень большим и совсем не роскошным, однако, производил приятное впечатление. Трандуил явно не случайно превратил потолок в звездное небо. Лесной царь был уже далеко не молод и очевидно, подошел к той черте, за которой начинается ностальгия по молодости и пусть не явное, но желание вернуть прошлое. И дело тут даже не в очевидной тоске по первой эпохе. Не всем была очевидна трансформация, но долгоживущий нолдо помнил, что раньше у сына Орофера волосы были цвета листка клена в октябре. Сейчас же они выцвели, утратили свой блеск и силу и стали мертвыми, как февральский снег. О фэа не стоило заводить и речи. У эглат она никогда не сияла, но сейчас и вовсе была подернута темной пеленой, темной паутиной забвения и грязной ряской отречения. Лаурэфин лишь надеялся, что светлое чувство любви вернет мир в эти леса.
Глорфиндель привез с собой богатый дар. Вряд ли кто-то в Средиземье сейчас мог похвастать такой роскошной сокровищницей как у него, живая легенда была властительницей оживших реликвий. Когда нолдо отправлялся прочь из Валинора, прекрасная Идриль вручила своему своему другу на прощание небольшое украшение, бриллиантовую подвеску. Златовласому было жаль расставаться со светлой памятью о малышке Келебриндал, но не подарить молодоженам напоминание о предыдущем счастливом браке эльфа и человека он не мог. Златовласый тихо вручил Трандуилу и Сархи подвеску, стараясь не привлечь к себе излишнего внимания. Эльф считал подарок очень личным, ему не хотелось впускать рыскающие глаза диких вастаков и обоженных харадримм. Едва эльф коснулся губами серебряного кубка с вином, на середину пиршественного зала выбежала крохотка Инас. Глорфиндель уже и забыл, насколько быстро дети людей взрослеют. За последние столетия ему доводилось общаться лишь с дунаданами, которым по человеческим меркам уготовано долголетие. Малыши сирых народов моментально набираются ума и очень быстро созревают. Когда Лаурэфин в последний раз видел танец с огнем? Полторы эпохи назад, в Ост-ин-Эдиле, где ловкачи нолдор все время соревновались между собой в искусствах и артистизме. Конечно, по сравнению с танцовщицами города Келебримбора танец Инас казался игрушечным и неуклюжим. Но где сейчас все эти танцовщицы? И где Эрегион?.. Пока Глорфиндель предавался влажным воспоминаниям о старых подругах, на место Инас вышли братья Дромангорги, старые знакомые Златовласого. Они не сильно изменились за прошедшие годы. Весельчаки и балагуры, отвага и наглость переходящие в безрассудство, граничащее со слабоумием. Гномы насмехались над Трандуилом, но, похоже, глаза у того были застланы серебром, золотом и бриллиантами, которые казад привезли с собой. - Оссанна тебе, Златовласка! Да будет славен патрон Дома Ромашки! Как делишки у ватаги карнингульских бездельников? - Не подводят ли меня глаза? Неужто перестали придворные Трандуила следить за дворцом? В трапезном зале выросли два трухлявых мухомора! Ха-ха. Как там в старой гномьей поговорке: Когда в жизни казад все гладко, фигура имеет свойство стремиться к форме шара? Вижу, осада Эребора не пошла вам во вред. - глаза Дромангоргов опасно сузились, нельзя было терять возможности их подзадеть, - Воистину, почтенные господа, искусство грации тангар не знает себе равных. Научите, как столь проворно шурудить цирлами и не путаться в собственной косматой бороде? Тихо, тихо, не начинайте бухтеть словно очнувшиеся ото спячки косолапые. Я скучал по вам, Торин и Ксинхейл. Глорфиндель поднялся и распростер объятья. Он был рад встрече со старыми друзьями. 

1204 год нашей эры. Константинополь. Идет Четвертый Крестовый Поход. Войско Христово прибывает к столице Византии. Папа отправляет послание императору, побуждая его к участию в освобождении Святой Земли и принятию единой церковной унии, под эгидой римско-католической Церкви.
Между тем один из крестоносцев, прибыл сюда с личной целью. Тот, кто тысячи лет назад и сейчас не является человеком, проживая бессчетные жизни, как одну, не в силах избавиться от боли и горкой скорби, идущих с ним нога в ногу. Он ищет ответы, влекомый маяком надежды и не представляет какая встреча уготована ему Судьбой в столице Византийской Империи. 
 

 
Игроки:
Трандуил
Сархи-ур-Халит