Инас

Тленище.

Думаю, мой выбор никого не удивит. 
 
и @Сархи за эту потрясающую, горестную и вечную историю.

Думаю, мой выбор никого не удивит. 
 
и @Сархи за эту потрясающую, горестную и вечную историю.

[AVA]pp.vk.me/c410119/v410119174/6149/3e-Mlz16RFQ.jpg[/AVA]
[NIC]Сархи и Трандуил[/NIC]
Наш первый и последний плод любви совместно с прекрасным королем Трандуилом.
Время истекло.
Бой, кровь, смерть и угасшая надежда в остекленевшем взгляде. Раздробленные черепа и кости. Что приснится этому миру под одеялом ночи? И луна окрасится в красный, не будет звезд, только ночь и красное Око, что следит за каждым.
А если Трандуил прав, но тьма Мордора не пришла в лес сама, а приехала вместе с королем и вождем вастаков. Каждый южанин, каждый истерлинг, который родился в эту эпоху, несет в себе его знак. Принцесса отказалась от этого зла ради любви, вождь ради свободы и гордости. Но тьма Мордора, как первородный грех заключена в самой их крови. В крови наследников тех, кто заключил с Ним союз. И разлучить их может только смерть и мертвое обескровленное тело.
И все умирают за него и в его имя. И неважно стоят за ним или против. Для всех он бог, только для одних хороший, для других злой.
- Ненавижу! Пусть кровь всех умерших, живых и нерожденных, в которой есть хоть толика наследства поклявшихся служить темной башне, взбурлит и обернётся против них и их Господина Саурона Жестокого.
Эльфы предатели, и они получили по заслуге. Но хуже всех оказались родные люди, хуже всех оказались предки, что позволяли рождаться своим детям, чтобы те несли все это зло в себе.
Сархи вместе с Трандуилом миновали большие залы, галереи и продвигались к своим покоям. Королева, жутко уставшая, все же взбодрилась после пылкой и вдохновляющей речи Короля на Вратах. Тогда казалось, что мир снова стал прекрасен, как и раньше, когда она его совсем не понимала, и даже солнце подарило эльфам свой последний дневной лучик. Но чем дальше они уходили во дворец, чем больше на пути встречалось все прибывающих эльфов, или же тех, кто ожидал конца битвы здесь в укрытии, тем больше ее пронимала тревога, что медленно вырастала в глубинный страх. «Не будет пира. Пора готовиться к войне» Правильно ли она дала совет мужу, правильно ли он поступил, послушав ее и оставив пленных живыми? Не лучше было бы укрыться в дворце и подождать. Сархи бы ожидала здесь дня своей смерти, живя и радуясь каждому дню с любимым мужем, а бессмертные эльфы того дня, когда враги перережут друг друга, и мир измениться. А они таки перережут. Сархи родилась в Кханде. Она встречала послов, людей высшего сословия из Харада, которые все, как один, могли улыбаясь убить тебя по-тихому, либо же держали при себе личных убийц, пиратов и бандюков из Умбара, что пыжились не хуже харадрим и северян, переняв их традиции. Ну, а с дикаярми Руна, коими она всегда считала вастаков, тогда еще принцесса познакомилась очень хорошо. И они все как один ненавидели друг друга. И если снова не начнется война, а за Пашалимскими горами не начнется сбор армий, то все они поубивают друг друга. По крайней мере, на это очень надеялась Королева. Юг – дело тонкое, а мирное время там опаснее войны. Впрочем, Сархи смогла привнести эту изюминку и в самое сердце Лихолесья.
Еще проходя по залы и общие коридоры, Сархи заметила, какие взгляды бросают на нее обитатели дворца. Кто-то пытался скрыть свои «нежные» чувства к королеве-чужестранке, что поспособствовала гражданской войне, другие не особо. Но все помнили недавние события, и никто не посмел смотреть на короля с открытым вызовом. Будь Сархи обычной девушкой, она бы их поняла, но королева не могла такого ни забыть, ни простить. Она упустила момент, когда могла достучаться до их сердец, а потом еще больше все испортила. Плохая королева сама наплодила себе предателей. Но все остальные эльфы и их мнение так мало значили для нее, что Сархи сразу же выбросила эти мысли из головы, как только они оказались в длинном пустом коридоре. Сейчас она хотела только две вещи – Трандуила и спать. Хотя сама королева собиралась в ближайшем времени совместить это. И особенно приятным сон с любимым мужчиной будет после горячей расслабляющей ванны, которая смоет с них ужасы предыдущих дней.
Но была одна мысль, что все точила ее изнутри. Сархи умедлила шаг и сжала руку мужа. Гвардейцы, что их сопровождали отошли на шаг дальше. Но Сархи бросила им злое «Уйдите!» и они отошли еще дальше.
- Почему именно Последний поход эльфов? – нахмурилась она. Сархи очень внезапно и слишком поздно поняла, чем это грозит на самом деле. Она боялась потерять любовь Трандуила настолько, что подтолкнула его к смерти еще на шаг. А ведь именно ее она и боялась. Пусть он разлюбит, пусть оставит, но пусть живет. Сархи поняла, что больше всего на свете боится, что Трандуил, ее любимый муж умрет, – Пусть все умирают, пусть все идут в свои последние походы. Эльфы, люди, орки, гномы, тролли. Кто там еще живет? Но я так тебя люблю, и не хочу, чтобы ты...
Из-за поворота внезапно вынырнула компания эльфов и Сархи замолчала, не желая, чтобы кто-то услышал их с Трандуилом разговор. Королева обвела четырех эльфов и девушку раздраженным взглядом. Одного она знала, это был один из советников короля, что остался верен Трандуилу. Остальные наверно были его приятелями, но их Сархи видела впервые. Все они выглядели очень молодыми, но Сархи не умела различать по-настоящему взрослых и совсем молодых эльфов, так что не знала, кто из них старше, а кто младше. Подойдя к королевской чете, они остановились и молча поклонились им. Но Сархи предупредила разговоры, давая знак раздраженным кивком, мол у нас с королем важный разговор, идите, куда шли. Она так же молча держала руки короля в своих и смотрела на него, думая о том, что тратит их бесценное время на разговоры.
Но уже когда они проходили мимо, Сархи таки услышала голос одного из эльфов.
- Ведьма. – прошипело почти рядом с ней – Вот уж пригрел змею.
В один миг злость в ней вскипела ураганом. Девушка резко повернулась к мужчине, что проходил как раз возле нее и схватив его за рукав повернула к себе. Громкая пощечина, что она ему влепила, раздалась эхом в длинном коридоре.
- Убить его! – закричала Сархи и хотела ударить эльфа еще раз, но он перехватил ее руку. В тот же момент тишину нарушил звон оружия, вытаскиваемого из ножен. Трое остальных эльфов ухватились за оружие, а чей-то меч мягко и как-то даже лениво проткнул шею наглеца. Тот с хрипом упал на колени, заливая одежду и пол кровью. Сархи почувствовала, что у нее тоже подкашиваются ноги. Длинный нож, которого она не заметила во второй его руке, плотно сидел в ее животе, а кровь медленным ручейком стекала вниз по платью. Они опустились на колени вместе, как два любовника в тени сада. И из-за этого Сархи еще больше возненавидела этого эльфа. А он еще успел наградить ее, не потеряв былой ловкости ударил королеву ножом в грудь. Невыносимо-адская боль заставляла ее кричать, но Сархи не могла даже вдохнуть нормально и хапал воздух, как рыба, которую вытащили из воды.
- Трандуил... – в памяти всплыл только один момент, за который хватался ее разум. Когда в ее первой и последней битве, когда она оказалась среди врагов, что чуть ее не убили, но Трандуил был там. Он спасал ее, убивая врагов и признаваясь в любви на далеких границах трижды проклятого внешнего мира. Отчаянье и мрак, все что их ждало. Боль и отчаянье душили ее, срывая голос, а вокруг разверзалась бездна с пляшущими демонами, которые пытались загасить последний лучик света в ее жизни. – Будьте вы все прокляты, предатели и мерзавцы! Трандуил!
Все произошло за одно мимолетное мгновение, но за это время мир Трандуила пошатнулся и низвергнулся в бездну рока. Ужас, который невозможно себе вообразить даже в самых темных кошмарах, поразил короля. В одночасье он уже оказался рядом с женой, выдернув меч из ножен королевского гвардейца,чтобы зарубить троих оставшихся эльфов в безумной вспышке ярости. Их окровавленные тела легли на труп предателя, посмевшего поднять руку на королеву. Меч выпал из дрожащих рук Трандуила, и он уже был рядом с Сархи. Он приподнял ее за голову, а второй рукой тщетно пытался остановить кровь.
- Нет...Нет!...Я уже здесь, любимая... - Трандуил не верил своим глазам, на которых уже выступили слезы, а сердце будто рвали на части сотни острых осколков. 
Он повернулся к окружившим их гвардейцам:
- Что стоите?! Лекаря, немедленно! Быстрее! 
Кто-то побежал куда-то, но он уже не видел и не слышал ничего, смотря только на Сархи и видел, как она умирает, и был не в силах помочь...
- Трандуил... Любовь моя. - Сархи шептала хриплым срывающимся голосом, а с глаз лились слезы из-за боли и страха. Она накрыла своей ладонью его и прижала к груди, спровоцировав новую страшную вспышку боли. Девушка застонала, ее начинало трясти, но руку мужа она не отпустила - Не оставляй меня, любимый. Прошу... не оставляй.
- Тише, я здесь, я рядом, мое солнце и звезды... - Он сжимал ее руку и обнимал, не отрывая взгляда от ее темных глаз, в которых так отчаянно жизнь цеплялась за последние выступы у края пропасти. По лицу короля бежали слезы. 
- Я не оставлю тебя, только держись, любимая, лекарь скоро придет, потерпи немного, он скоро придет, да-да, придет, обязательно... - казалось Трандуил старался убедить в этом сам себя, все еще не веря в реальность происходящего, все еще ища надежду...
- Д-да, придет, - закивала Сархи. Она цеплялась за Трандуила как за последнюю соломинку, он был единственным, ради кого она хотела жить. Только ради его прекрасного лица и глубокого любящего взгляда - Я не хочу умирать, мой прекрасный эльф, я хочу раствориться в твоих глазах и в тебе. Только пообещай... - Сархи начала задыхаться и слова стали еще тише, прерываясь хрипом, - не забывай меня, не покидай.
Нет!.. - наблюдать ее агонию было невыносимой пыткой, но самое страшное было еще впереди... - Где этот, тьма его побери, лекарь?!
Ответа не было. Трандуил аккуратно положил голову Сархи себе на колени, нежно гладя ее по лбу и волосам, другой рукой продолжая сжимать все еще теплую ладонь жены.
- Прошу, не оставляй меня, не умирай... Я никогда не забуду тебя, свет моей жизни, и никогда не покину... Сархи, ты слышишь? Я так люблю тебя...
Сархи была столь ослаблена из-за потери крови, что не могла даже пошевелиться и еле шевелила пересохшими губами. Жажда мешалась с болью, а паника мешала все мысли в сумасшедший рой. Но его лицо, единственное, что сейчас видела Сархи. Единственное, что она хотела видеть 
- Я не покину. Не покину тебя никогда. Я останусь с тобой, останусь навечно. Только живи, и я вернусь к тебе. Во снах или в другом мире. Я люблю тебя, Трандуил, Лесной король и мой прекрасный муж… 
Она еще так много хотела сказать, еще так много хотела сделать, но силы покидали ее, и тьма закрывала глаза, желая украсть ее в прекрасного короля, что пришел к ней с мифов и легенд. 
- Не умирай ради них. – совсем тихо прошептала Сархи, - Ради меня. Живи. 
Какой бы сильной не была ее любовь, но тьме, что укрывала ее разум темным саваном, она не могла больше сопротивляться. И боль последним рывком прошлась по ее телу, как бич надзирателя. Разум Сархи канул в темные сны, полные ужаса и боли, в которых где-то далеко она еще могла увидеть прекрасное светлое лицо и глаза, в которых было сокрыто все небо. Но, как бы она не старалась, дотянутся до Трандуила, она не могла. Он стоял по другую сторону жизни…
Он нежно коснулся ладонью ее щеки, мокрой от слез. Трандуил чувствовал, как жизнь покидает тело любимой, ощущал ее последние вздохи на своем лице.
- С тобой я мир обрел в разгар войны… Я найду тебя, сквозь вечность... Мой нежный цветок… Сархи…
Король смотрел в остекленевшие прекрасные глаза своей жены, его плечи сотрясали рыдания. Самая страшная боль, какую невозможно было вообразить, поразила его, пронзив сердце острым копьем и разбивая на мелкие кусочки. Полный смертельного отчаянья крик сорвался с его уст, когда он осознал все ужасающею истину. Сархи больше нет. Нет его любимой жены, нет ее ободряющей нежной улыбки, нет теплого взгляда глубоких черных очей.
Трандуил поцеловал Сархи в еще теплые уста, чувствуя соленоватый привкус крови любимой. Король сидел на полу в молчании, прижимая тело жены к груди, как ребенок, оставленный матерью, не желает отпускать любимую куклу – единственное напоминание о светлых днях.
Только сейчас король услышал крики, стоны и так хорошо знакомый, каждому, кто хоть раз стоял на поле бранном, лязг оружия. Звуки битвы доносились из коридоров и переходов, ведущих к вратам. Трандуил поднял полубезумный взгляд на своих гвардейцев, которые тоже не понимали, что происходит.
Капитан, вбежал в коридор и застыл, будто пораженный молнией Валар. На лице читался шок, его меч был обнажен и обагрен свежей кровью.
- Ваше Величество… Бунт… Народ обратился против вас, эльфы требуют Вас, Вашего Изгнания… Гвардия и горстка верных сдерживает их в пещерах Чертогов. Но нас сметут числом… А, королева… Она… Она…
Он не мог выговорить слов, не мог осознать творившегося безумия. Впервые, за долгую жизнь, самообладание начало подводить капитана королевской гвардии.
Трандуил встал, держа на руках тело Сархи, слезы тонкими ручейками катились по его щекам нескончаемым потоком.
- Предатели… Изменники… Убийцы… Они убили ее… Убили!.. Я проклинаю всех вас! Будь вы все трижды прокляты, и пусть каждый лесной эльф познает ужас и смерть! – в голосе короля звучали интонации безумного яростного гнева. Произнесенные слова запомнятся мирозданием и темной печатью лягут на каждого лайквенди, обрекая на страшную участь.
- Беги отсюда, Эленандар… Спасайся… - редко, когда Трандуил называл Капитана по имени.
Король отвернулся, бросив пятерке гвардейцев королевы приказ следовать за ним. Он шел в глубь своих чертогов, не отнимая от груди тела жены. По его приказу гвардейцы, вытаскивали факелы из стен и поджигали все, что могло гореть, а этого в любом замке было предостаточно. Огонь мигом разошелся, и вскоре за уходящим вглубь королем с королевой пылали стены.
- Не будет могилы у Трандуила и Сархи. Не возложат над нами курган, и не будут цвести цветы на нем по весне… Мы сгорим в огне…
Пожар разрастался, каждый гвардеец был отправлен в разные части дворца, дабы разжечь пожар еще сильнее. Король остался наедине со своей королевой. Трандуил заперся в самой высокой башне замка, на самой вершине. Где-то начали взрываться погреба с вином и маслом, начались обрушения, а неукротимая сила пожара все росла и росла, вздымая к небесам отвратительный черный гриб дыма. Эльфы, оставившие братоубийственную резню в коридорах, бросились бежать, хотя многие погибли в пожаре. Другие в ужасе бежали в лес, и были поглощены его темным нутром навсегда. Оставшиеся собирались на поляне перед рвом у королевских чертогов, наблюдая за огнем, бушующим наравне с небом. Смятение и страх читался на их лицах.
Между тем уже горела башня, чья вершина, словно корабль, плыла в море смрада и пламени.
Трандуил стоя на коленях, обнимал безжизненное тело Сархи, с его губ срывался слабый шепот:
- Еще немного, любимая. Скоро все кончится, потерпи. Они все несчастные глупцы, ибо им никогда не испытать того, что было дано нам с тобой…
Огонь добрался и до вершины башни, рухнула дверь и запылала комната, окружая короля стеной пламени. Он чувствовал, как начинает покрываться волдырями его кожа, как горят волосы на голове. Сквозь дикую боль и удушающий жар король заставил свои лопнувшие губы прошептать последние слова:
- Я люблю тебя Сархи, моя маленькая принцесса…
Крик безумной боли раздался с вершины башни, заставив эльфов на поляне воздеть головы к верху. Вершина башни Лунного Света пылала, подобно короне огненного великана. А затем, под треск и грохот, башня рухнула на дворец, обрушая, потолки и своды. Большой кусок камня разрушил последний мост в бурлящий водяной поток. Стенания и плач с поляны заглушал вой пожара на руинах королевского дворца…
Пожар бушевал до самого утра, отдельные места еще продолжали гореть, над лесом стоял черный столб дыма, поднимаясь высоко в небеса и видно его было даже с Мглистых Гор. В Эсгароте поднялась паника, а в Эрэборе пробили тревогу стражи.
К утру, остатки лесного народа стали покидать проклятое роковое место, царство смерти, что когда-то было домом многим. Они уходили в лес, ища свои жилища, силясь найти тех, кто пропал, собраться и уходить. Уходить на Запад. Ибо эльдар больше не могли оставаться в этом темном лесу. Их феа терзало и убивало само присутствие в этом месте. Это был не исход, это было бегство… Возможно бегство, от самих себя…
Эленандар в одиночестве стоял перед догорающими руинами, похоронившими короля и королеву. На бывшем капитане гвардии был походный плащ, за спиной висела дорожная сумма. Все, что он успел вытащить из огненного кошмара вчера. Он не хотел бежать. Но так получилось. Точнее, его вел долг. Долг перед королем и королевой. И он был не в том, чтобы умереть с ними.
Чья-то рука легла на его плечо, но Эленандар не обратил внимания.
- Ты идешь с нами? Уходим, надо попытаться спасти тех, кто еще может быть жив…
- Нет… - голос бывшего капитана, был тверд и сух… - Я уйду, но не на запад, а к людям. И буду петь. Петь о Короле и о Королеве из Темнолесья. Буду петь под звездами, у костров и в тавернах, в шумных городах. И память о них сохраниться вечно. Эльфы уходят из мира, грядет время Людей, а у них память короткая. Но песни… Песни люди будут петь до самого конца этого мира. И пока они будут их петь, будут жить Трандуил и Сархи, и эту историю не забудут никогда…
Отвернувшись, Эленандар направил свои стопы на восток, скрываясь в чаще леса и навсегда уходя из жизни любого эльда. Теперь он вечный менестрель, что поет лишь одну песнь… 
Дух Трандуила, был словно цепью золотой притянут на запад, через океаны и туманные моря, и громаду Пеллоров, к Чертогам Намо Мандоса, на Суд Владыки Судеб. Тень потрясения промелькнула по лицу беспристрастного валы, когда узрел он феа Трандуила и его деяния. И обрек Манвэ несчастную душу на вечное заточение в Чертогах Ушедших, в полном одиночестве наедине со своей безмерной болью до тех пор, пока либо мятежное фэа не покается в делах своих и не попросит прощения, либо не придет Назначенный Эру Час и не настанет конец мира.
На вечные муки был обречен Трандуил, оставаясь наедине со своим горем. Но он не мог раскаяться или пасть ниц, моля о прощении, ибо все так же любил ту, что навсегда ушла за пределы королевства Арда… И не видел он никого более.
А далеко за бессмертными землями, в Средиземье, неизвестный певец первый раз тронул струны своей лютни и в первый раз люди услышали песню… 

[spoiler=Офф]ЦИТАТА ИЗ ИСТОРИИ СРЕДИЗЕМЬЯ.

"Эльфам предназначено было быть "бессмертными", не умирать в течение неизвестного срока, отмерянного Единым, каковой, вероятно, должен был длиться до конца существования Земли как обитаемого королевства. Их смерть - от каких-либо ранений, при которых тела эльфов бывали настолько искалечены, что их уже нельзя было исцелить, - и разлучение духа с телом было "неестественным" и горестным событием. Поэтому долгом валар, в соответствии с волей Единого, было возвращать эльфов к жизни, если они того пожелают. Hо Манве мог отсрочить "возрождение" [Или в самых серьезных случаях (таких, как случай с Феанором), воздержаться от решения и передать дело на рассмотрение Единого.], если феа за время жизни совершила какие-нибудь злые деяния и не желала раскаяться в них, или если она продолжала питать злобу по отношению к кому-нибудь из живых."
 

Первым порывом – от чувств, от боли отречься – только бы слабость не показать перед Вождём, и на ноги уж вскочила, браслетами на лодыжках да запястьях звякнув – но тут же опала вновь, на землю опустилась, как змея, прячущая свой капюшон, послушно ложащаяся на песок.
 
- Да. Да, я тоскую, Милдред, - молвит она, на Вождя взгляд опечаленный, тёмный, что вода потревоженная, обращая; но в очах детских проступает металл, и голос звучит твёрже: - Но я не желаю здесь оставаться, здесь, где я – раб. Кханд – не моя родина. Я здесь родилась, но род мой по пустыне и дальше, по пустошам и до самого горизонта, развеян, точно песок; я не знаю, кто я. Я была Инас-ци-Сархи-ур-Халит. Но восточный ветер налетел шквалом и забрал меня, забрал моё имя, забрал моё прошлое, - сощурились глаза чёрные, пристальней вгляделась Инас в черты Вождя своего, точно гадая, о чём та мыслит сейчас, - и я не жалею.
 
Кинжал для детской руки непривычен, тяжёл – но она принимает, не думая, крепче сжимает рукоять, хранящую прикосновения и силу чужую, из ножен достаёт, на сталь калёную, что солнцем жарким ликует – точно огнём занялась – смотрит внимательно. В оружии не мыслит ничего, но видит – службу хорошую сослужит, и потому ножны поверх кушака широкого застёгивает, примериваясь уже, привыкая к этой странной для ребёнка ноше.
 
- Да. Хочу, Милдред.
 
Клинок в правой руке держит, стоит перед Вождём, смотрит серьёзно, не как дитя – снова изменилась, снова железо поверх детской души.

Первым порывом – от чувств, от боли отречься – только бы слабость не показать перед Вождём, и на ноги уж вскочила, браслетами на лодыжках да запястьях звякнув – но тут же опала вновь, на землю опустилась, как змея, прячущая свой капюшон, послушно ложащаяся на песок.
 
- Да. Да, я тоскую, Милдред, - молвит она, на Вождя взгляд опечаленный, тёмный, что вода потревоженная, обращая; но в очах детских проступает металл, и голос звучит твёрже: - Но я не желаю здесь оставаться, здесь, где я – раб. Кханд – не моя родина. Я здесь родилась, но род мой по пустыне и дальше, по пустошам и до самого горизонта, развеян, точно песок; я не знаю, кто я. Я была Инас-ци-Сархи-ур-Халит. Но восточный ветер налетел шквалом и забрал меня, забрал моё имя, забрал моё прошлое, - сощурились глаза чёрные, пристальней вгляделась Инас в черты Вождя своего, точно гадая, о чём та мыслит сейчас, - и я не жалею.
 
Кинжал для детской руки непривычен, тяжёл – но она принимает, не думая, крепче сжимает рукоять, хранящую прикосновения и силу чужую, из ножен достаёт, на сталь калёную, что солнцем жарким ликует – точно огнём занялась – смотрит внимательно. В оружии не мыслит ничего, но видит – службу хорошую сослужит, и потому ножны поверх кушака широкого застёгивает, примериваясь уже, привыкая к этой странной для ребёнка ноше.
 
- Да. Хочу, Милдред.
 
Клинок в правой руке держит, стоит перед Вождём, смотрит серьёзно, не как дитя – снова изменилась, снова железо поверх детской души.

Первым порывом – от чувств, от боли отречься – только бы слабость не показать перед Вождём, и на ноги уж вскочила, браслетами на лодыжках да запястьях звякнув – но тут же опала вновь, на землю опустилась, как змея, прячущая свой капюшон, послушно ложащаяся на песок.
 
- Да. Да, я тоскую, Милдред, - молвит она, на Вождя взгляд опечаленный, тёмный, что вода потревоженная, обращая; но в очах детских проступает металл, и голос звучит твёрже: - Но я не желаю здесь оставаться, здесь, где я – раб. Кханд – не моя родина. Я здесь родилась, но род мой по пустыне и дальше, по пустошам и до самого горизонта, развеян, точно песок; я не знаю, кто я. Я была Инас-ци-Сархи-ур-Халит. Но восточный ветер налетел шквалом и забрал меня, забрал моё имя, забрал моё прошлое, - сощурились глаза чёрные, пристальней вгляделась Инас в черты Вождя своего, точно гадая, о чём та мыслит сейчас, - и я не жалею.
 
Кинжал для детской руки непривычен, тяжёл – но она принимает, не думая, крепче сжимает рукоять, хранящую прикосновения и силу чужую, из ножен достаёт, на сталь калёную, что солнцем жарким ликует – точно огнём занялась – смотрит внимательно. В оружии не мыслит ничего, но видит – службу хорошую сослужит, и потому ножны поверх кушака широкого застёгивает, примериваясь уже, привыкая к этой странной для ребёнка ноше.
 
- Да. Хочу, Милдред.
 
Клинок в правой руке держит, стоит перед Вождём, смотрит серьёзно, не как дитя – снова изменилась, снова железо поверх детской души.

Первым порывом – от чувств, от боли отречься – только бы слабость не показать перед Вождём, и на ноги уж вскочила, браслетами на лодыжках да запястьях звякнув – но тут же опала вновь, на землю опустилась, как змея, прячущая свой капюшон, послушно ложащаяся на песок.
 
- Да. Да, я тоскую, Милдред, - молвит она, на Вождя взгляд опечаленный, тёмный, что вода потревоженная, обращая; но в очах детских проступает металл, и голос звучит твёрже: - Но я не желаю здесь оставаться, здесь, где я – раб. Кханд – не моя родина. Я здесь родилась, но род мой по пустыне и дальше, по пустошам и до самого горизонта, развеян, точно песок; я не знаю, кто я. Я была Инас-ци-Сархи-ур-Халит. Но восточный ветер налетел шквалом и забрал меня, забрал моё имя, забрал моё прошлое, - сощурились глаза чёрные, пристальней вгляделась Инас в черты Вождя своего, точно гадая, о чём та мыслит сейчас, - и я не жалею.
 
Кинжал для детской руки непривычен, тяжёл – но она принимает, не думая, крепче сжимает рукоять, хранящую прикосновения и силу чужую, из ножен достаёт, на сталь калёную, что солнцем жарким ликует – точно огнём занялась – смотрит внимательно. В оружии не мыслит ничего, но видит – службу хорошую сослужит, и потому ножны поверх кушака широкого застёгивает, примериваясь уже, привыкая к этой странной для ребёнка ноше.
 
- Да. Хочу, Милдред.
 
Клинок в правой руке держит, стоит перед Вождём, смотрит серьёзно, не как дитя – снова изменилась, снова железо поверх детской души.

Милдред была бледна - но выглядела неплохо для умирающей. Сложенные на покрывале руки, поворот головы - свет от жаровни подсвечивал вполне себе западный профиль, а бледность из-за потери крови скрадывала смуглую кожу - чем не дева Гондора? В ней чувствовалась и бурлила кровь эдайн.
И молчала Вождь долго, а потом обронила несколько слов - как будто не знала о чем говорить.
 
- Побеждая в поединке - врага убивают. Смешно, что ты этого не знаешь, Эомер. Смешно что ты посчитал меня только лишь девкой неразумной, до того считая ядовитой змеей.
 
Повернула голову - в уголках глаз таились слезы, горькая складка пролегла по лбу - а костяшки пальцев побелели, так сильно она стискивала покрывало - сто бы не закричать, не рассыпаться в гневном отчаянии, суметь говорить.
 
- Я должна убить твоего брата. Который оставил меня, выторговав второй шанс. Жрицы любви и то стоят дороже чем он оценил меня.  Передай ему, северный воин... нет, не нужно. Не нужно говорить ему что однажды - ядом ему вино обернется, и в том лишь он повинен. Нет, не думай - не моей рукой тот яд будет подсыпан, и не рукой моего народа - если мир обречет нас сражаться, я брошу его на землю и не заверну в ковер, пустив по нему своего коня - пусть небо видит его позор и кровь.
 
Тут бы гневу звучать, очаянью, ревности - но голос пуст, и звучит словно из транса - у Милдред мертвые глаза, слишком женские, слишком настоящие, смотрящие слишком глубоко. Смерть Тургэна была горше, ложная смерть Дамира - она не думала что когда-то сможет посмотреть на мир вокруг, где не насмешничает её любимый старший брат, где не сверкает тысячью золотых солнц её богорожденный младший...
Здесь просто - мелькнули и пропали детские следы на траве, смех в деревянных чертогах, служанка убирающая волосы под прическу иной земли. Просто треснула нить и оборвалась - другая жизнь о которой мечтала не Вождь - одуряюще одинокая женщина.
 
- Но поведу я разговор о мире. Горько - я знать не хочу зеленых знамен, но мы немного меньшее, чем люди, имеющие право засунуть голову в песок.

Ничем не выдал волны горячей внутри. Будь его воля, не стой за ним племя, с которым судьба вновь сплела, не будь там сестры, братьев, девчушки, не будь цели общей, ринулся бы он штормом диким, а там что уж произойдет. Один раз живем, и лучше яркой вспышкой, звездой падающей, к которой весь мир глазами льнет, стать, нежели одним из сотен и тысяч. Но сдержался, а конь ноздри раздул, горячий воздух выдохнув.
Небеса, как дорого ему дается постоянно одергивать себя! Может, поэтому ушел? Там в одиночку лишь за себя ответ держал, в море ласковом и диком купался, мгновением вперед смотрел. Был тем, кем на самом деле являлся.
Молча стоял, пока Зафар суть дела излагал, прядя тонкую нить, связывающую их с кхандцами. Но что толку плести, если кинжал острый вторая сторона сжимает, а не веретено, чтобы в помощь прийти или хотя бы не мешать?
Лишь голову склонил, сим жестом будто показывая, что внял словам "привечающим" и одобрил речи харадримца.
- Для гостя честь не пустой звук, это правда. Но хозяин зачином служит. Из его рук чаша мира протягивается, и уж гостю вырывать ее не следует, а лишь с поклоном и уважением принять.
Неужто пару десятков километров на юг, и люди уже забывают о простых правилах?
Вороные брови чуть на переносице сошлись. Но это же от солнца все, не ярости, не правда ли?
- Пока наши люди вооружены? - удивленно переспросил он, с коня спрыгнув. - Хорошо же гостеприимство хозяина. Не хотите ли вы сказать этим, что окружные земли стали настолько безопасны, что люди голыми по ним ходить могут? Сейчас ходить безоружным, смертный приговор собственноручно подписать. Уверен, вы знаете это не хуже меня. Хотите убить их всех, так и говорите, но не обрекайте на глупую смерть от первой же вшивой банды разбойников.

Ещё тьма пряная, бархатная вокруг, - на кошку большую похожа, совсем не такая, как северная сестрица, клыкастая, с очами злыми, волчьими – только вспыхивает багрянцем и янтарём восток, выплёскиваясь, аки золото жидкое, на песок; племя уже поднялось, вновь в путь собирается, но, покуда вождь с вожаком говорит, можно и сбежать на один рассвет, украсть этот рассвет у стаи.
 
» ◈ : ◈ : ◈ «
 
Пальцы в песок запускает, в небеса самые шепчет слова, что глубоко в груди воскресают сами собою, выжигаясь клеймом обжигающим в памяти, смотрит, как поднимается солнце, – её солнце – подставляет руки оголённые его свету, ловит тонкими пальцами рассвет в горсти, омывается этим по всему телу разливающимся истомой жаром, что пыльными, душными, давящими небесами поднимается вместе с днём; птицы над лагерем кличут беспокойно, тревожно, но она не слышит.
 
Слишком долго ждала – когда же зима отступит, уйдёт, землю отпустит, когда солнца пламя ярое разгорится, когда суховей знакомо завоет ночью южною, когда по-иному звёзд серебро ляжет на полотнище чёрное, когда волны золотые, изменчивые, пустошь и вереска море сменят; когда иная песня зазвучит – чуть более тонкая, не столь дикая, и в этой пляске всё – на грани, по клинку, обман, мираж, дым благовонный, всё – её: поди поймай ветер южный, многорукий, многоликий, лукавый и дерзкий.
 
Ждала солнца самого.
 
Руки ты ему подставь, лицо к нему подними, окунись в его свет; здесь оно иное, здесь воздух и земля им опоены, его жаром, его дыханием знойным, и песок здесь горяч, золотом калёным переливается, волнами шелестящими в ноги стелется.
 
Прочувствуй солнце до конца, поцелуй горячий металл, испей до дна эту чашу – всю сладостную боль, всю печаль, всю память горькую, что до сих пор – полынью и пеплом. Ты – пустыни дитя, ты в груди носишь южное солнце. Ты не забудешь, не оставишь, уйдёшь и снова будешь за горло, ключицы, плечи хвататься, точно бы задыхаясь, давя в себе эту боль, удушая слова настойчивые, что ветер принесёт вновь с золой и пылью, отрекаясь от прошлого.
 
» ◈ : ◈ : ◈ «
 
И что же ты выберешь?..
 
«Что, что выберешь?..» - шепчет девочка ночами душными, рвано воздух хватая ртом, цепляясь за грань сознания.
 
Что дороже тебе, дочерь пустынь?..
 
«Что, что..?» - слова падают в песок бурой кровью – больно сердце снова резать, пыткой этот путь, что лентой пёстрою, меж дюн вьющейся, лёг.
 
Но она делает шаг. Снова – в пропасть, снова за спиной оставляя былое своё солнце.
 
» ◈ : ◈ : ◈ «
 
«Дамир!»
 
Взгляд глаз синих, небесных, перехватила, руку подняла, – стой, стой же – но тот уж коня развернул круто, да прочь поскакал, бок о бок с вожаком харадским; пыль столпом, скакуны гарцуют, тянут узду.
 
Вздохнула да кольцо, солнце в себе хранящее, подарок истерлинга, вновь на шею повесила, под одежды пряча – а одежды не южные, восточные – признать могут узор знакомый, ткань цветастую, пёструю. Отдать она дар хотела, вернуть обещание, вернуть завет – уже не нужно оно, она выбор сделала, и пусть память останется не о жизни дворцовой, не о жизни раба – пусть память будет золотится песком Кхандских пустынь в мешочке кожаном, к поясу подвязанном.

Ещё тьма пряная, бархатная вокруг, - на кошку большую похожа, совсем не такая, как северная сестрица, клыкастая, с очами злыми, волчьими – только вспыхивает багрянцем и янтарём восток, выплёскиваясь, аки золото жидкое, на песок; племя уже поднялось, вновь в путь собирается, но, покуда вождь с вожаком говорит, можно и сбежать на один рассвет, украсть этот рассвет у стаи.
 
» ◈ : ◈ : ◈ «
 
Пальцы в песок запускает, в небеса самые шепчет слова, что глубоко в груди воскресают сами собою, выжигаясь клеймом обжигающим в памяти, смотрит, как поднимается солнце, – её солнце – подставляет руки оголённые его свету, ловит тонкими пальцами рассвет в горсти, омывается этим по всему телу разливающимся истомой жаром, что пыльными, душными, давящими небесами поднимается вместе с днём; птицы над лагерем кличут беспокойно, тревожно, но она не слышит.
 
Слишком долго ждала – когда же зима отступит, уйдёт, землю отпустит, когда солнца пламя ярое разгорится, когда суховей знакомо завоет ночью южною, когда по-иному звёзд серебро ляжет на полотнище чёрное, когда волны золотые, изменчивые, пустошь и вереска море сменят; когда иная песня зазвучит – чуть более тонкая, не столь дикая, и в этой пляске всё – на грани, по клинку, обман, мираж, дым благовонный, всё – её: поди поймай ветер южный, многорукий, многоликий, лукавый и дерзкий.
 
Ждала солнца самого.
 
Руки ты ему подставь, лицо к нему подними, окунись в его свет; здесь оно иное, здесь воздух и земля им опоены, его жаром, его дыханием знойным, и песок здесь горяч, золотом калёным переливается, волнами шелестящими в ноги стелется.
 
Прочувствуй солнце до конца, поцелуй горячий металл, испей до дна эту чашу – всю сладостную боль, всю печаль, всю память горькую, что до сих пор – полынью и пеплом. Ты – пустыни дитя, ты в груди носишь южное солнце. Ты не забудешь, не оставишь, уйдёшь и снова будешь за горло, ключицы, плечи хвататься, точно бы задыхаясь, давя в себе эту боль, удушая слова настойчивые, что ветер принесёт вновь с золой и пылью, отрекаясь от прошлого.
 
» ◈ : ◈ : ◈ «
 
И что же ты выберешь?..
 
«Что, что выберешь?..» - шепчет девочка ночами душными, рвано воздух хватая ртом, цепляясь за грань сознания.
 
Что дороже тебе, дочерь пустынь?..
 
«Что, что..?» - слова падают в песок бурой кровью – больно сердце снова резать, пыткой этот путь, что лентой пёстрою, меж дюн вьющейся, лёг.
 
Но она делает шаг. Снова – в пропасть, снова за спиной оставляя былое своё солнце.
 
» ◈ : ◈ : ◈ «
 
«Дамир!»
 
Взгляд глаз синих, небесных, перехватила, руку подняла, – стой, стой же – но тот уж коня развернул круто, да прочь поскакал, бок о бок с вожаком харадским; пыль столпом, скакуны гарцуют, тянут узду.
 
Вздохнула да кольцо, солнце в себе хранящее, подарок истерлинга, вновь на шею повесила, под одежды пряча – а одежды не южные, восточные – признать могут узор знакомый, ткань цветастую, пёструю. Отдать она дар хотела, вернуть обещание, вернуть завет – уже не нужно оно, она выбор сделала, и пусть память останется не о жизни дворцовой, не о жизни раба – пусть память будет золотится песком Кхандских пустынь в мешочке кожаном, к поясу подвязанном.

Ватага смешалась, в кучу сбилась и вновь волнами рассыпалась по землям чужим.
- Какую сумятицу может внести пара разведчиков, - пробормотал Дамир, жуя сухую травинку, взглядом колючим стараясь ухватить приближающихся допросников. - Ну хоть какое-то движение...
В седло резво вскочил, по крупу коня хлопнул, гикнул, вперед пуская. Будто узел тугой внутри развязался, лишние мысли прочь прогнав. Снова действие, снова сердце кровь по венам толкает. А то что не переговорщик он ни разу, то не суть важно! Когда бы стоило об этом думать?
Вежливостью на вежливость он легко ответит, а в ином случае за словом в карман не полезет, коли посчитает то нужным.
На просьбу Зафара кисло улыбнулся, поводья натянул. Конь, морду задрав, обернулся кругом, неспешно ступая, ноги вскидывая, пыль столбом поднимая. В толпе девчушку заметив, подмигнул ей озорно, а то грустной и подавленной та последнее время была. По всему видать, не ему одному земли, вокруг раскинувшиеся, душу бередили да переворачивали.
- Конечно, - даже слишком скоро успел заверить он харадримца серьезного. - Наши люди тихи как змеи в траве будут.
"Пока им на хвост не наступят".
Вместе с Зафаром отправился, наравне держась, но и вперед раньше времени не заходя. Остановился, руку одну на пояс, другую спокойно на холку коня опустил, поводья сжимая. Жеребец нетерпеливо переступал с ноги на ногу, фырча, головой мотая, будто чуя неспокойствие седока, но причмокнул негромко истерлинг, и умерил пыл дикого ветра, в живом теле воплощенного.
- Ясное солнце над вашими головами! - Слегка кивнув головой, поприветствовал и он пограничников. - Если бы со злым умыслом к вам в дом шагали, то двигались бы скрытно и сейчас не говорили бы с вами. А тут нечего скрывать нашим  и вашим людям. Под одним небом ходим.

Хан выехал на несколько шагов вперед, и посмотрел на двоих, которые дерзнули выйти для того, что бы переговорить с пограничниками и просить разрешения на переход через земли Кханда. Пограничники не первый день жили на земле, и знали кое что, что творится в мире. В том числе им было известно, что как Рун собирает армию, под своим по приказу молодого правителя, так и Денна, сидя в Хараде не распускал ещё армию, мобилизированную в прошлом году. Так что такие здоровые и готовые к бою мужики здесь попросту смотрелись странно и настораживающе. Принимать такую толпу просто так было слишком опасно. Особенно если они такие самонадеянные, что говорили про одно небо и угрожали.
- Небо одно для всех, земля же наша, и вы её топчете без уважения к нам, даже тут, якобы для того что бы поговорить, вы стоите с оружием. А ты, юнец, - хан обращался к Рунийцу хотя судя по возрасту и голосу был того же возраста, - даже не представился. Харадрим, если объяснишь, как так вышло, что ты с твоими людьми оказался не в армии, а здесь в обществе рунийцев - можешь пройти. Вастаков не пропустим. Пока они вооружены, и их имена слишком важны для оглашения, здесь им нет места. Хозяин должен быть гостеприимен, но и гость должен знать честь. 
 
[NIC]Погранцы[/NIC][AVA]pp.vk.me/c630326/v630326972/d50e/7-M74yUr2Ww.jpg[/AVA]

Ситуация на Северной границе Кханда:
- Вы приходите с оружием пройти через наши земли, но вы это делаете без уважения. Вы даже не представляетесь.

Ещё тьма пряная, бархатная вокруг, - на кошку большую похожа, совсем не такая, как северная сестрица, клыкастая, с очами злыми, волчьими – только вспыхивает багрянцем и янтарём восток, выплёскиваясь, аки золото жидкое, на песок; племя уже поднялось, вновь в путь собирается, но, покуда вождь с вожаком говорит, можно и сбежать на один рассвет, украсть этот рассвет у стаи.
 
» ◈ : ◈ : ◈ «
 
Пальцы в песок запускает, в небеса самые шепчет слова, что глубоко в груди воскресают сами собою, выжигаясь клеймом обжигающим в памяти, смотрит, как поднимается солнце, – её солнце – подставляет руки оголённые его свету, ловит тонкими пальцами рассвет в горсти, омывается этим по всему телу разливающимся истомой жаром, что пыльными, душными, давящими небесами поднимается вместе с днём; птицы над лагерем кличут беспокойно, тревожно, но она не слышит.
 
Слишком долго ждала – когда же зима отступит, уйдёт, землю отпустит, когда солнца пламя ярое разгорится, когда суховей знакомо завоет ночью южною, когда по-иному звёзд серебро ляжет на полотнище чёрное, когда волны золотые, изменчивые, пустошь и вереска море сменят; когда иная песня зазвучит – чуть более тонкая, не столь дикая, и в этой пляске всё – на грани, по клинку, обман, мираж, дым благовонный, всё – её: поди поймай ветер южный, многорукий, многоликий, лукавый и дерзкий.
 
Ждала солнца самого.
 
Руки ты ему подставь, лицо к нему подними, окунись в его свет; здесь оно иное, здесь воздух и земля им опоены, его жаром, его дыханием знойным, и песок здесь горяч, золотом калёным переливается, волнами шелестящими в ноги стелется.
 
Прочувствуй солнце до конца, поцелуй горячий металл, испей до дна эту чашу – всю сладостную боль, всю печаль, всю память горькую, что до сих пор – полынью и пеплом. Ты – пустыни дитя, ты в груди носишь южное солнце. Ты не забудешь, не оставишь, уйдёшь и снова будешь за горло, ключицы, плечи хвататься, точно бы задыхаясь, давя в себе эту боль, удушая слова настойчивые, что ветер принесёт вновь с золой и пылью, отрекаясь от прошлого.
 
» ◈ : ◈ : ◈ «
 
И что же ты выберешь?..
 
«Что, что выберешь?..» - шепчет девочка ночами душными, рвано воздух хватая ртом, цепляясь за грань сознания.
 
Что дороже тебе, дочерь пустынь?..
 
«Что, что..?» - слова падают в песок бурой кровью – больно сердце снова резать, пыткой этот путь, что лентой пёстрою, меж дюн вьющейся, лёг.
 
Но она делает шаг. Снова – в пропасть, снова за спиной оставляя былое своё солнце.
 
» ◈ : ◈ : ◈ «
 
«Дамир!»
 
Взгляд глаз синих, небесных, перехватила, руку подняла, – стой, стой же – но тот уж коня развернул круто, да прочь поскакал, бок о бок с вожаком харадским; пыль столпом, скакуны гарцуют, тянут узду.
 
Вздохнула да кольцо, солнце в себе хранящее, подарок истерлинга, вновь на шею повесила, под одежды пряча – а одежды не южные, восточные – признать могут узор знакомый, ткань цветастую, пёструю. Отдать она дар хотела, вернуть обещание, вернуть завет – уже не нужно оно, она выбор сделала, и пусть память останется не о жизни дворцовой, не о жизни раба – пусть память будет золотится песком Кхандских пустынь в мешочке кожаном, к поясу подвязанном.

- Ты хоть понимаешь, с кем говоришь, Зафар?
 
Смешок вырвался у Милдред - голову склонила. Видно, её слабость был неверно истолкована. Как и речи, и действия - и харадримцу взбрело в друг в голову что здесь вожак он. А еще со страстью своей лез - уж не для того ли, что бы получить себе её клан? Нет, вряд ли. Оставь свое горькое веселье, или исключи горечь и просто смейся - не нужно считать свой народ - даже заносчивый - хуже, чем они есть. И выдумывать им грехи. Пусть считает, если желает, что ты не способна к переговорам - хотя мог бы и эльфийского короля попомнить,иного, чужого -и то ставшего мне добрым другом. И меч из ножен я не тянула - моя бы воля, все пиром бы решала.
 
- Не буду говорить тебе в чем ты неправ. Но запомни, генерал - открыть свои замыслы тебе придется.
 
Разумеется их прервали. Она вышла из шатра следом за Зафаром, щурясь на поднимающееся солнце. Кивнула брату, от которого отдалилась за последнее время.
- Мои люди.
 Всем указать место, так теперь, да? Перестань, Дамир не тянется забрать у тебя власть. Но не во власти ведь дело, да? Дело в том, что теперь-то ты понимаешь - Тургэну стоило быть правителем, не вы для того рождены. Вырви горечь из своего сердца, воссияй солнцем - и твоему брату никогда не придется вновь забирать у тебя то, что для него - тяжелейшая ноша. Соберись.
Подошла, ухватила за узду коня брата, на миг задерживая, одними глазами. на миг ожившими, попросила - будь осторожен, смири свой шторм... и отступила, бросив Зафару.
 
- Не указывай мне, генерал - Все таки смягчила, заставила голос звучать дружелюбно - он не виновен в том, что не знал тебя до проклятой любви, а после ты вновь обрела прежнее. Что никогда не видел ту, что вопреки законам предков взяла в свои руки вожжи, а не таяла от желания вышивать и рожать детей. - Это ты чаще ратуешь о войне, а не я. Мы будем вести себя как обычно - спокойно и беспечно. Две сотни затаившихся как тростниковые кобры воинов - вот это, пожалуй, настораживает - а не мирно пробуждающийся лагерь. Езжай, мне нечего говорить хакану. Вождь послом не бывает.
 
А ведь вправду - она в жизни не поверила бы вождю, который выперся бы к её разведчкам, а весь остальной лагерь чуть ли не на цыпоччках ходил, старательно не вызывая подозрений. Воевать с Кхандом они не собираются - ну так и зачем им показуху разводить. В случае атаки люди знают что делать - а пока пусть себе ходят, разговаривают - ничего значимого-то не происходит, хоть они и настороже немного. 
В степях надо всегда быть настороже. Там другой клан писем не пошлет, если в набег пойдет.
 
Милдред подошла к Инас, села на землю, глядя на всадников, и впервые за долгое время заговорила с ней.
 
- Скучаешь по родине своей?
 
Глупо, как же глупо оплакивать обман и неслучившееся будущее с нерожденными детьми. её племя - вот её дети, а она забыла о них - и об Инас, которая будь её ребенком - было бы это честью. Но руки тонкие и нежные, оружия не державшие - так выполняй данное самой себе обещание, Вождь. Кого другого ты бы уже учила держать в руках лук и нож.
 
- Возьми. Хочешь, я научу тебя как правильно защищаться?
 
Нож тяжелый, охотничий - для детской руки почти кинжал, в потертых ножнах - у Милдред есть другой, его и поить кровью - а этот, первый, пусть ей перейдет - хорошо хоть судьбы с оружием не сплетены, не передаются, как имена.

Вот идет такой новенький игрок, ничего не подозревает и вдруг попадает в Ривенделл х)

Змея гибка, змея стройна да быстра, лентою пёстрой вьётся по степи, чешуёю хвалится, что янтаря и золота всполохами отливает; у змеи стан красив, у змеи клыки-копья остры, змея не приручена, змея дика. Песнь под небом ясным, холодом объятым, звенящим ярым морозом, звучит, льётся, разноголосая, ветру подобная – вместе с паром и дымом, вместе с голосами и ржаньем коней, - вперёд, вперёд, домой, туда, где солнца чертоги, туда, куда зовёт своим кличем златокрылый орёл.
 
Незамеченною вновь ночь подкралась – обступила тенями, пляской обманула – теперь уж путь держать опасней, и конь оступиться может, и враг, незримым оставшись, окружить; вновь – короткий отдых, замерла змея-племя, россыпью золота и стали воронёной по траве легла в темноте.
 
Инас, как и прежде, ночевала в палатке Вождя – так уж решили негласно, без слов, а она и против не сказала ничего: только рад тому была, да и помогала она немножко Милдред с бытом простым, потому как не оправилась та ещё от раны.
 
Но – впервые за все дни пути – явился к ним харадрим, стаи южной вожак, и дичью свежей, ещё костром и дымом пахнущей, угостил; и видно, что корит себя за слова неосторожные, за поступок опрометчивый, видно, что сам пред собою винится да перед Вождём, и ужин – как вопрос осторожный, как рука, для пожатия примирительного протянутая.
 
Девочка взглядом настороженным, пристальным харадримца проводила – но сама не отказалась от угощения, приняла, попробовала – и уже оторваться не смогла, покуда всего не доела.
 
Эти специи – не просто приправы, не просто вкус. Это сам юг, терпкий и пряный, многоликий, с сотнями тонких, друг в друга переходящих ноток – как игра чуткая, искусная на ситаре иль сурбахаре, как пляска со звоном монист и переливом шелков.
 
Пища эльфов и вастаков была иной – тоже вкусной, но не такой, как дома, ей недоставало сложности, остроты; и потому Инас с благодарностью приняла подарок Зафара, смягчилась к нему в мыслях своих – ведь и он юга знойного, лукавого сын, и он родиной пустыню звал.

Змея гибка, змея стройна да быстра, лентою пёстрой вьётся по степи, чешуёю хвалится, что янтаря и золота всполохами отливает; у змеи стан красив, у змеи клыки-копья остры, змея не приручена, змея дика. Песнь под небом ясным, холодом объятым, звенящим ярым морозом, звучит, льётся, разноголосая, ветру подобная – вместе с паром и дымом, вместе с голосами и ржаньем коней, - вперёд, вперёд, домой, туда, где солнца чертоги, туда, куда зовёт своим кличем златокрылый орёл.
 
Незамеченною вновь ночь подкралась – обступила тенями, пляской обманула – теперь уж путь держать опасней, и конь оступиться может, и враг, незримым оставшись, окружить; вновь – короткий отдых, замерла змея-племя, россыпью золота и стали воронёной по траве легла в темноте.
 
Инас, как и прежде, ночевала в палатке Вождя – так уж решили негласно, без слов, а она и против не сказала ничего: только рад тому была, да и помогала она немножко Милдред с бытом простым, потому как не оправилась та ещё от раны.
 
Но – впервые за все дни пути – явился к ним харадрим, стаи южной вожак, и дичью свежей, ещё костром и дымом пахнущей, угостил; и видно, что корит себя за слова неосторожные, за поступок опрометчивый, видно, что сам пред собою винится да перед Вождём, и ужин – как вопрос осторожный, как рука, для пожатия примирительного протянутая.
 
Девочка взглядом настороженным, пристальным харадримца проводила – но сама не отказалась от угощения, приняла, попробовала – и уже оторваться не смогла, покуда всего не доела.
 
Эти специи – не просто приправы, не просто вкус. Это сам юг, терпкий и пряный, многоликий, с сотнями тонких, друг в друга переходящих ноток – как игра чуткая, искусная на ситаре иль сурбахаре, как пляска со звоном монист и переливом шелков.
 
Пища эльфов и вастаков была иной – тоже вкусной, но не такой, как дома, ей недоставало сложности, остроты; и потому Инас с благодарностью приняла подарок Зафара, смягчилась к нему в мыслях своих – ведь и он юга знойного, лукавого сын, и он родиной пустыню звал.

[spoiler=я люблю постить себя]
 
 
@Эомер сказал бы: "Ох уж эти [spoiler=южане!"]
 

Беоринги >>>
 
Ватага харадрим и вастаков двигалась на юг по тракту Чернолесья пока спустя несколько дней с ночевками не достигла Бурых равнин.
Постоянные разъезды дозорных во всех направлениях позволяли контролировать безопасность движения племен. Без сомнения столько людей и коней Враг и Союзники не оставили бы без внимания, однако что бы ввязаться в разборки в стиле "вы-кто-такие?" нужно было собрать как минимум один приличный отряд и не пеший. Две сотни с лишнем кочевников миновали Ирисные низины на том берегу Андуина, а затем медленно, но верно сблизились с Росгобелом. Дальше была переправа у Лориэна. Прежде чем проехать мимо, несколько харадрим с вастаками провели разведку. Момент был подгадан крайне удачно. Ватага, напрягшись, собрав всю свою волю в единый порыв, прошла на довольно приличных скоростях мимо маршрута из Дол Гулдура в Лотлориэн. Выйдя к равнинам. В районе южных отмелей людская масса свернула с тракта устремившись на восток, в сторону Руна. 
 
[spoiler=Бах]
 
 
Зафар старался не тормозить без нужды движение растянувшейся змеи, что хоть и пыталась кучковаться, но все равно выглядела как толстая змея, словно она заглотила приличную добычу. Напротив, змея была голодна. По пути некоторые умудрялись промышлять охотой и в один из вечеров генерал сам, вспомнив не так давно ушедшую лихую молодость, сменившейся зрелостью, умудрился подстрелить животинку. Генерал практически ни с кем не разговаривал, особенно с вождем вастаков, ему было стыдно, что из-за него произошло то, что произошло. В последний вечер, перед тем как уйти на равнины с рассветом, он явился к Милдред с заботливо приготовленным обедом. Это была птица с хрустящей корочкой кожи. Ощипанная и зажаренная умелыми руками. От нее разило не востоком, а югом. Такие приправы привозили только из самой за...дале-е-екой части Южного Харада. В степях подобные травы не встретишь. Тот факт, что экс генерал поделился специями, которые для него значили едва ли не меньше, чем для гнома золотишко, говорил о многом. Не осталась без угощения и девочка Инас, Ей он тоже приготовил птичку. Харадрим ушел ночевать со своими людьми, после чего на рассвете все двинулись дальше в путь.    
 
[AVA]//cs629108.vk.me/v629108335/277a9/WvilKMc8iEI.jpg[/AVA][NIC]Зафар[/NIC][sTA]тот кого лучше не злить[/sTA]

Когда Эрувэн не послушала Хекилю и пошла надирать зад врагу 
 
[spoiler=Бах]