Время шло. Спутники укрылись в тайнике, ожидая чего-то, быть может чуда? Морнэмир всегда знал, что чудеса нужно творить, ибо так был сотворен целый мир. Но что могли его причуды перед лицом надвигающейся смерти? Перворожденным уготована конкретная участь, майа знал о том, что в итоге ждало Илгона, если бы не клятвы, разрушившие не только его собственное мироустройство, сломав цепи судьбы, но и образ девы, что в глубокой печали стояла подле его тела, провожая на пути к смерти, которая не просто исторгнет его из материального мира, но и не будет ему места в чертогах Мандоса, Амане, лишь Пустота примет его дух, в чем он поклялся тогда на совете, о чем с болью поведала кузнецу рыжая эльфийка. Она искала утешения в недвижимых горящих глазах майа, который смотрел сквозь нее, сквозь стены и толщи горных пород, погрузившись в настолько глубокие дали и думы, что это могло бы расстроить, если бы милейшая эльда не знала, что за существо рядом с ней. Она лишь грустно улыбалась ему, продолжая ворошить свои воспоминания, то и дело сжимая кулак. Слезы подступали к ее горлу, сдавливали его крутым комом, заставляя перехватывать дыхание, но она сдерживалась, хотя на лице все было написано, вновь она теряет близких. Они оба знали, что Илгон умирал. Воспоминания нахлынули на кузнеца словно штормовой прибой кого-то из слуг Ульмо, окатывающий ледяной водой с ног до головы, выбивая из настоящего. В свое время часть майар Аулэ покинуло своего вала, присоединившись к Морготу. Морнэмир не был из числа тех, кого смогли отравить лживые обещания. Но и мыслил он совсем иначе, нежели многие другие майар. Он рассматривал брачные обычаи, про которые неуверенно рассказывала Норнориэль, как технологию производства. Семейная пара это ремесленники, благодаря союзу которых свободная душа обретает форму. В этом союзе есть лишь один смысл - в творении. Тогда, в Бездне, она искала у него совета и помощи... прощения. Ее отношения с Лаирендилом нарушали всякие брачные правила и элементарные приличия, и его ни в коем случае нельзя винить в этом, он был молод, глуп и не смог устоять, потому как оказался влюблен. Материя мира тревожила строгие нравы, что не являлись путами, лишь ограждали от безызвестности того, что ждало эльфов за пределами отмеренного, предназначения и судьбы. Она же любила всех своих витязей в равной степени, потому сейчас ей казалось ошибкой, что она соблазнила младшего из них и прежде всего себя, возвысив тем самым свои чувства к нему над чувствами к другим. То был союз не ради творения, а ради того, чтобы поддержать огонь в горниле в непростое время, впустую сжигая в нем ценное топливо - свои судьбы и души. Мироустройство не терпело отклонений и трактовок. Все должно подчиняться законам, технологическому процессу. Но Морнэмир верил в иное, он верил в уникальность, полагая, что необычное всегда возьмет вверх над обычным, считая также частью творчества, вкладывая в это силу, иначе зачем жить? Морнэмир тогда лишь молча слушал ее исповедь, что дева излагала ангелу, облаченному в человеческую форму. Она была за столом, изрядно набравшись крепленного меда, сыворотки правды, который он тогда смог нагнать от скуки, не зная, что милая эльда падкая на все самое вредное и саморазрушающее. Всегда ли она была такой? Взгляд ее тогда потупился, а на щеках играли слезы. Ее душа страдала от неприкаянности, раз попав под влияние сильных духом. Прозорливость мастера-ремесленника помогала Морнэмиру распознать среди прочего следы влияния вала Тулкаса, майа Ильмарэ, и... эльфа, который своими клятвами разрушил тот хрупкий баланс, эту каменную лесенку, по которой дева карабкалась всю свою бессмертную жизнь. Майа Аулэ не собирался винить Илгона в чем-либо, он убедился в бескомпромиссности миропорядка и глупости молодого эльфа, который просто плыл по течению бытия. Кузнец просто поймал на руки деву в самый последний и отчаянный момент, когда ее жизнь могла оборваться несмотря на все усилия сохранить ее, чтобы в итоге... радоваться ей.  М-м... протянул майа в своем сознании, вибрируя силой, думая о Тулкасе. И снова эта протяжная вибрация. Младшим духам не следует даже помышлять о таком, но этот едва ли не сильнейший вала, был самым слабым наставником из всех. Все испытания познают и примут в пути. Вот его философия, силу обретет тот, кто уже сильный. Смешно! Доволен ли теперь вала Тулкас таким исходом? На руках у чужого ему майа были две искалеченные души, исколовшие друг друга на протяжении всего пути. Еж, запутавшийся в стеблях розы. Единственное положительное влияние на них оказала майа Варды, чья легкость и воздушность принятия бытия смягчала удары судьбы, защищая словно перина. Прикосновение духа Ильмарэ майа Аулэ чувствовал явственнее всего особенно на Норнориэль, незримая нить которой тянулась за ней на протяжении всего пути по Бездне, источая мягкий звездный свет, так приятный глазу младшего духа. Смерть Илгона. Она настигла его внезапно, как настигает всякая смерть. Морнэмир почувствовал ее приближение, сидя подле него. Огонь души начал трепетать из-за нехватки жизненных сил, а потом оборвался. Это почувствовала и Норнориэль, спавшая до этого у вещей в углу, позвав Илгона по имени, она прикрыла лицо рукой, когда поняла, что  случилось, глаза ее намокли. Неподвижный до этого все это время майа словно очнулся, резко повернув к ней голову. Далее случилось чудо, которое с нетерпением ждут глупцы. До его наступления оставались считанные мгновения, через которые прозорливый майа-кузнец смог увидеть чистилище, куда попала душа Илгона. Жуткое место, оно уж точно не являлось чертогами Мандоса, где отдыхали в посмертии эльфы. Не было оно и Пустотой. Сюда попадают клятвенники, души которых сгорают в пепел, изживая себя нелепой или героической смертью, делая обещание невозможным - Предел Обещаний. Трудно представить, что где-то среди Пустоты есть нечто подобное. Все увидеть невозможно, этого не смог даже майа-ремесленник, каким бы ясным взглядом не обладал его дух, вникающий в саму ткань мироустройства. Он следовал за душой Илгона, ухватившись за тонкую горящую паутину, готовой оборваться в любой момент. Морнэмир успел в последнее мгновение. Частица фэа клятвенного гиганта вспыхнула слабой искрой, не желая гаснуть окончательно, разгораясь мистическим огнем, взорвавшись. Эта сила сожжет любую душу, пожрет всякого. Это ли сила мстящих, которые вытолкнули душу титана, когда чаша оказалась переполнена и ревенанту там не было места? Морнэмир молотом швырнул котелок в стену, ударив им о дверной механизм, заставляя его сработать, тем самым раскрывая каменный портал в коридор. Одновременно с этим выставил молот перед собой, схватив Норнориэль, укрыв под своей рукой, словно под могучим крылом, закрывая дланью глаза. Молот кузнеца незримым барьером удерживал жадное пламя, отводя большую часть его мощи в открывшийся проход. Глаза кузнеца, привыкшие к могуществу огня горнила Наватра, не смогли долго сопротивляться яростному свету, из-за чего прикрылись. Голос Морнэмира могучим эхом пронесся по коридорам Мории, браня душу Илгона на чистом кхуздул. - M’imnu Mahal! — Махалова борода, прошумел громогласно как удары инструментов, на который был похож гномий язык. Он сжимал Норнориэль все крепче, она же, ничего не понимая, кричала в ужасе, оказавшись в эпицентре метафизической катастрофы, которая рождала новую жизнь. Переплавка души и тела оказалась слишком яростным процессом. И вот пламя затухло также внезапно, как и разгорелось. Пожар Мории унялся, исчерпав все силы для этого. Рука Морнэмира разжала побелевший молот, раскаленный до предела, что даже майа, привыкший гнуть руками раскаленную сталь, не смог удержать столь горячее. Наполнившийся тяжелой яростью перерождения молот рухнул на каменную плиту пола, сломав ее. Норнориэль также упала на колени, когда майа отпустил ее. Она отползла прочь, понимая насколько холодным оставалось все вокруг. Огонь мог поглотить лишь то, что связано с метафизикой, и если бы не мощь майа... ее душа испарилась бы. Впервые близкие напугали ее сильнее, чем встреченные до этого демоны. Вместо горстки пепла, там все еще был Илгон. Морнэмир стоял полубоком, придерживая рукоять своего клинка, ждавшего чего-то в ножнах. Броня, испытавшая перегрузки от пламени, дымилась. Он не понимал сути произошедшего. В его сознании созидателя не укладывалось, как вообще возможно то, что он увидел. Нельзя перековывать тела, нельзя так играться с душами умерших. Что за сила явила себя взору майа и его спутнице? Угрожает ли она детям Илуватара? Одно ясно - даже с перековкой, возможности эльфийского тела предельны, майа Аулэ хорошо чувствовал это. Они сосуды, вмещающие души, не более. Эльфийское тело умещает то, что дозволено вместить. Сильнее слабейшего из майар ему не быт. Судя по словам, Илгон еще не понимал, что произошло. Это не могло быть чем-то нормальным. Морнэмир задавал себе вопрос за вопросом, как он двигается после трансформации, он и в правду такой благожелательный дурак? И когда витязь предложил повторить шоу, майа лишь приподнял бровь, не оценив шутки.  Поджигатель душ продолжал прикидываться дураком, сообщив деве, что он рад ей. Норнориэль, услышав от него слова о радости, улыбнулась ему печальной улыбкой, к тому моменту она стояла на своих двоих, поняв не больше чем понял кузнец. Подойдя к нему, она... Хлестко отвесила пощечину. Это все, что она хотела сообщить ему после такого замечательного шоу. Сначала нарывается на беду, потом умирает, потом возрождается, да как! С помой, да с такой, что аж стены и целый майа дымятся. И плевать ей на то какой облик он обрел. Он просто катастрофический (бдм-тссс) дурак! И выбежала в коридор, где уселась на пол, соскользнув спиной по стене, схватившись за колени, дуясь так сильно, что от ее фэа можно было получить разряд молнии, если бы она была каким-нибудь младшим духом. По счастью гоблинов не было даже близко, там вообще после такого никого близко не было на целый этаж. Отбросив изыскания о трансформации Илгона через явную смерть, ибо то  вне всякого сомнения смерть, Морнэмир лишь выругался тихо-тихо с гномьей хрипотцой на кхуздуле, что-то про жопу орка, пригубив крепленного меда. В нем сразу чувствовался дух наугрим, покровителем которых он являлся. - Имя мне Морнэмир, дети Дурина знают меня как Казадбил, - майа снял с себя доспех, являя истинные пропорции тела, которые искажались броней. Он не был шире в плечах, чем казалось изначально, а потом уже, как тоже казалось. Его аккуратная конституция явственно выдавала в нем человека, в теле которого пряталась мощь кузнеца-майа. Сбросив броню, оголив себя по пояс, Морнэмир принялся обливать себя водой из фляги, остывая. Стоит расспросить Илгона о случившемся, но Норнориэль вернулась к ним обратно. Она очень злилась, но подавляла в себе чувства, пока не предложила Илгону уху, которая смогла разогреться благодаря силе майа, что создал защитный барьер. Рыба была поймана на самом дне Бездны, потому отличалась от виденного ранее, напоминая собой больше прозрачное желе с парой пластинок. Дева протянула походную миску левой рукой, улыбнувшись, глядя в пол перед Илгоном. Она не знала как к нему обращаться теперь. Стал ли он духом или чем-то таким. Все это потрясало. - Насколько по силе ты близок ко мне? - поинтересовался Морнэмир, увидев неловкую паузу девы, - Каким ты себя помнишь? Что изменилось в тебе, демоноборец?          

Тролли, целый отряд. Десяток, а может быть и больше. Илгон перехватил меч в обе руки, мысленно дав себе зарок убить их всех, несмотря на цену. Пускай это и убьет его окончательно, но эти ублюдки должны заплатить за свое бахвальство. Он конечно не понимал их скотоложского языка, но интонации смеха различить мог, хоть они и резали его слух. Твари были настолько омерзительны, что просто оскорбляли его одним фактом своего существования.  Но боль, терзающая его хроа, уже достигла всех мыслимых и немыслимых пределов. Только благодаря своей недюжей силе и неутомимому духу, Илгон все еще стоял на ногах, там где любой другой из перворожденных уже давно бы отдал душу Мандосу. Мрак накатывал, и последнее что увидел Илгон, это фигура какого-то урука, совершающая невероятный кульбит в воздухе. Витязь не успел осмыслить этого в высшей степени странного маневра, когда его ноги подкосились и он провалился в черноту. Тьма, была только тьма. Приятная, спасительная, обещающая покой и забвение. Никаких тревог, никакой боли, только вечный и абсолютный мрак. Но что-то не давало возможности отдаться этой силе, словно течению реки. Что-то заставляло плыть против течения, сопротивляясь на пределе всех сил. Будто в груди начинает разгораться огонек. Больше и больше, и вот уже пламя течет по жилам, а кровь вспыхивает, охватывая тело невыносимой болью. Огонь жег его тело, выжигал внутренности, обжигал душу, словно кузнец закаливал металл. Эта была боль, что терзала феа на метафизическом уровне, клещами и молотом, придавая ей новую форму. Дух Илгона будто бы плавился в космическом горне, растекаясь тонкими ручейками по желобам в кузне, после чего вновь сливаясь в единую, новую форму.  Затем боль стала стихать, подобно тому, как кузнец охлаждает новое изделие в ледяной воде. Алые и желтые всполохи погасли, вновь уступая место мраку. Но не успел он раскрыть свои объятия, как вспышка подобная взрыву сверхновой, ослепила все вокруг. Дух Илгона несся сквозь калейдоскоп звездных скоплений, закручивающихся в причудливую свастичную спираль. Спираль постепенно сворачивалась в туннель, само время и пространство искривилось, будто заходя за горизонт событий. Снова темнота, озаряемая лишь крошечными вспышками, каждый из которых ознаменовал рождение новой звезды. И он узрел мир. Мир, непохожий ни на что.  Он шел по выжженным землям, полным тлеющих углей, бывших когда-то другими душами, что истлели не увидев конца пути. За изломанным горным хребтом потухших вулканов, за покрытых пеплом пиками, сияло Оно. Черное Солнце в обрамлении пламени. Плоть Илгона тлела, какие-то участки все еще полыхали. Он чувствовал, как сам превращается в уголь. Глаза плавились и вытекали, когда он пытался смотреть на это пламенеющее солнце. Схватившись за голову, он рухнул коленями на землю, подняв облако пепла. Его рот раскрылся в беззвучном крике, ведь гортань и язык уже горели. - Восстань Негорящий! В это время тело Илгона на плите, куда его заботливо положили вспыхнуло иномировым пламенем. Огонь был столь ярок, что оставлял отпечатки на сетчатке глаз. Это был жар, в котором плавились звезды и рождались новые миры. Крипту озарило сияние столь сильное, что тени исчезли. Жар был столь силен, что даже кузнице Орудруина не под силу было спорить с ним. Оно словно было готово пожрать этот мир целиком, сплавляя все в единое целое, но исчезло также внезапно, как и появилось. Валялись оплавленные куски доспехов, но ни дыма, ни запаха не было. Тело воителя стало бледным, волосы окончательно побелели, однако раны как будто зарубцевались, ожоги казались уже больше шрамами, нежели смертельными увечьями.  Илгон резко вскочил, хватаясь за горло. Ему казалось будто пламя, все еще полыхает в его горле. Но нет, он с шумом вдохнул воздух, все еще не осознавая, что происходит. Сел на плите, положив меч на колени. Только сейчас понял, что его рука все еще судорожно сжимала оружие. Ощущение меча в руке позволило ему очистить разум и вспомнить. Вспомнить все, что произошло, вспомнить себя. Это было великое оружие, выкованное лучшим учеником того, кто превзошел в искусстве самого Ауле. И пускай, меч был скромным и грубым на вид, лишенным всяческих украшений, а его размеры казалось обрекали его на вечное хранение в цейхгаузе Форменоса, и все же это был лучший меч, идеально подходящий для Илгона. Все еще острый, такой же словно и в первый день, после изготовления. Он хранил в себе всю боль и гнев древней расы эльдар, что некогда бросила вызов самим Валар, пройдя весь путь по дороге горя и отчаянья, совершив при этом немало великого. Дух создателя, словно бы отпечатался в этом мече. Илгон заботливо провел рукой по клинку, приветствуя старого друга. Недальновидные никогда не поймут истинную силу и красоту подобного оружия, ибо глаз их цепляется только за внешний блеск.  С трудом он поднял голову. Сердце почему-то кольнуло от радости, при виде Норнориэль, невредимой и вполне здоровой. Рядом же было в высшей степени необычное существо в доспехах, ростом лишь немногим уступающим Илгону, а шириной плеч возможно и превосходящее. Он вспомнил, что слышал его слова сквозь пелену забытья. От него, а понимание, что существо все же мужского пола, пришло как-то само собой, веяло чем-то схожим от Королевы Ильмарэ, и Илгон опознал в нем одного из младших духов.  - Благодарю за помощь, почтенный, - благоговейно проговорил Илгон. Казалось он снова учился говорить, будто родился только вот-вот. Это было странно, он не понимал, как так быстро смог оправиться. Силы постепенно возвращались, не смотря на боль от ран, которые как будто уже не выглядели так ужасно. Хотя наверное облик его все же теперь довольно отталкивающий. Илгон сомневался, что кто-то из целителей сможет залечь эти ожоги полностью, и следы их на теле будут вечным напоминанием. Даже на лицею. А боль казалось, даже утихнув со временем, навсегда поселиться на задворках сознания став его вечным спутников. Но все же Илгон смог немного усмехнуться: - Ну что, кажется я готов повторить это выступление!  Забавно, из одежды на нем снова были только подпаленные штаны, да обуглившиеся сапоги. Илгон перевел взгляд на Норнориэль, отметив, что дева приобрела удивительного вида доспех, куда лучше ее ваньярской брони. Творение мастера, знающего свое дело. Впрочем, от него не укрылось, что одна рука почему-то оставалась недвижимой.  - Я рад, что ты жива.

Принят, кузен.

Барад Харн ======>     Продвижение армии с севера на юг, вдоль побережья великого Белегара, проходило от источника воды к источнику, там где небольшие речушки от невысоких гор спускались к морской глади. Впрочем двигаться всё-равно было не так легко, как с армией целиком и полностью состоящей либо из орков либо из рабов, о чём вспоминал Туварс Супилли, во время этого путешествия. Он вёл людей, людей которые клялись ему в верности, пред ликом богов всемирного пантеона, названных и неназванных, и заботясь о них он вынужден был рассчитывать время для сна по ночам, переходов от зари на третью стражу, до полудня, когда жестокое солнце Харада не позволяло идти. Затем отдых, и снова в путь с началом вечера, до полуночи когда солдаты уставали. Во время похода использовали телеги той конструкции, которая была упрощена и придумана Туварсом во время ведения им Южной армии Мордора. Пара колёс, зверь пустыни и один раб-погонщик, плюс пара тройка рабов вспомогательных, которые помогали с заменой колеса и другим простым, полевым ремонтом, когда таковой становился необходимым. Но воины справлялись, Марсул оказался не просто превосходным инструктором и мастером обучающим воинов, но и весьма не плохим командиром, который был то тут то там, и постоянно приходил к Туварсу с докладом, что позволило Туварсу Супилли собственно сбросить с себя часть необходимых обязанностей, которые обычно он привык брать на себя, не имея в окружении столь ответственного лица. В какой-то момент он даже немного подосадовал от того, что раньше не встретил Марсула, очень полезный оказался харадрим. Мысль мужчины отправилась в этот же момент, куда-то далеко за пределы видимого пространства, за холмы к северо-востоку. Он ждал Стурлунга, и вестей от другой представительницы сего же народа. Колесо судьбы Харондора начало разворачиваться, и теперь важность новостей из Амон Эйтеля становилась всё превостепеннее.     Армия шла осторожно, и умело по всем тонкостям военной науки. Разведчики периодически докладывали, что видели разведчиков кочевых бедуинов, а те наверняка видели и Харнийских разведчиков. Тут Туварс понимал, что начнутся слухи и разговоры между кочевниками. Сейчас, ему было важно подчинить северный берег залива Этхир Харнен, а это значило отобрать данников у кочевников, что конечно вызовет несомненное столкновение с бедуинами. Но это были отнюдь не люди Запада, с ними всё было тоньше и необычнее, сегодня друзья, завтра враги, послезавтра всё наоборот. Туварс Супилли понимал ход их мыслей, и решил хорошенько с ним поиграть. На очередном привале, Марсул отчитался о том, что солдаты соорудили из травы себе инструменты чистки, которыми начищали они свои щиты, доспехи и копья, сметая с них дорожную пыль. На ночёвках, лагерями вставали воины Чёрных Щитов, застрельщики и рабы отдельно друг от друга, выставляя пикеты, по приказу Туварса. Разведчики выходящие в ночной дозор, окружали лагерь, но главной разведкой чародея были птицы. Отдельно от всех становились члены Ордена Незримой Чёрной Звезды, во главе с самим Туварсом, и перед отходом ко сну тут проводились совместные ритуалы славословия незримой звезде, и сопряжению бездн. С каждым новым ритуалом, скреплялось братство и духовная иерархия, а Принц размышлял над тем, что Марсул стал для него кандидатом на вступление в Орден. И в одну из ночей, он пригласил харадца на собрание. Как новообращённому, ему предстояло пройти весь путь, до ожидавшего его по потенциалу статуса Капитана Ордена. Имея большой опыт в структурировании магических ритуалов, чародей Туварс Супилли разработал ритуал первого посвящения Марсула в Факелоносцы, когда ему открывалась лишь иерархия, но ещё не всё учение, по последнему открывалось лишь наличие тайного учения, и тайного знания. В процессе ритуала, Туварс внимательнейшим образом следил за Марсулом, и видел то что было ему приятно. Этот воин достиг того возраста, когда он переосмысляет свою жизнь, и именно в этот период он оказался здесь. Конечно Турингвэтиль сказала тирану Барад Харна, что это не случайность и знать его судьба, войти в Орден. Однако же сам Туварс Супилли допускал случайность, как непредвиденные повороты в большой божественной игре, затрагивающей мириады планов реальности. Посвящённый, под мечами пятёрки Рыцарей Ордена, был подготовлен к смерти и сам Принц, пустил ему кровь, а Жрица подала ему чашу с вином в которую и была излита кровь миста. Ритуал был исполнен, и Марсул стал Факелоносцем, встав в один ряд с федайнами окружавшими властителя Харна.   Поход продолжался, и впереди показалось селение Хас Адари, оно было поселением рыбаков и торговцев, на торговом пути. Отсюда шла дорога вглубь Харондора, а также дорога на восток по северному берегу реки Харнен, откуда и приходили бедуины-кочевники, берущие дань с этого селения. Само селение не располагало достаточными ресурсами, чтобы отбиваться от целой армии, хорошо вооружённой и отлично организованной, поэтому ещё на подходе, на встречу войску спешно двигалась делегация из старейшин селения, и через некоторое время они уже рухнули на колени в пыль, пред властителем Барад Харна, моля о пощаде. Выслушивая их, Туварс Супилли намеренно выдерживал паузу, делая вид будто раздумывает над решением сжечь до тла это селение и обратить его население в рабство, либо оставить их и принять дары. Так уж было принято в Хараде. Но он уже давно принял решение, и сейчас исключительно следовал плану. Старост отправили обратно с их дарами, взяв лишь долю "вежливого почтения", чтобы они не подумали, что дары не приняты. Им было сказано, что северный берег залива ныне под властью Барад Харна, и рода бедуинов будут отброшены. Это был вызов, вызов тем кто привык брать дань с местных людей. Армия прошла чуть дальше, преодолев приток и остановившись на южном его берегу. Местная речушка Сакаль, стала хорошим средством окормления армии для готовки и как источник пресной воды. Плюс к тому, именно сюда Туварс собирался выманить разозлённых оскорблением кочевников, после чего продемонстрировать им силу, и войти в переговоры. В истреблении кочевых бедуинских племён, он был совершенно не заинтересован. Таков был первый шаг в его кампании в южном Харондоре. 

От меня принят