Дамир

Хитрым движением обманул ярл истерлинга. Пламя внутри не давало трезво мыслить, предугадывать возможные ходы противника, просчитывать шаги. Разум трусливым зверьком в угол забился, отступил перед сердцем, гневом праведным. Здесь было не до расчетов, тут святое лежало.
Молниеносный удар Теодреда вновь мир перевернул как чашу полную. Земля с небом, за руки держась, местами поменялись, и где-то там далеко и высоко холодные звезды мерцали. Надо же... Такие же красивые и неприступные как и в степи родной, дома. Но Дамир не видел их. Слишком высоко, слишком далеко, а дело правое тут, рядом. И коневод проклятый на ногах еще, а браслет на руке ярко сверкает. Честь рода. Жизнь племени. Душа степи. Тепло семьи хранящий.
Адреналин, огненной лавой растекающийся по венам, отодвигал боль, заглушал ее, звал, рвал вперед. От первых ударов истерлинг отбился и даже сумел ответ держать. С неизъяснимым наслаждением почуял он колкую боль от рассеченной кожи на костяшках пальцев. Но позиция не его было. А солнце отвернулось от степного дитя, и ветер курс сменил. Реже и с большей натугой, силой вздымал доселе гордую голову мустанг цвета вороного крыла. Глаза уже далеко не прекрасного коня кровью темной налились, пена ртом шла. А волк дикий, степной охотник, сверху наседал, железные зубья в бархатную кожу вонзая, вырывая шмотки и раскидывая их по траве высокой.
А было ли куда отступать...? Лишь браслет сверкающий перед глазами стоял. Лишь полустертая улыбка отца любимого. Звенит, звенит металл на руке родной. Костер в высь языки бросает, плещет ими, будто стягами воинскими. Песня далекая звучит в воздухе ночном. А Дамиру руку сестра тянет, в танец зовет, смеется. И разве откажешь ей? Разве против пойдешь?
И вдруг оборвалось видение. Исчезло, сгинуло во тьме, провалилось, а все вокруг кровавый морок заполонил, солью и ржавчиной рот забив, дыхание себе забрав. И снег... проклятый снег тысячами тонких иголок к себе примораживал, прижимал, не отпускал. А весь мир вокруг... потускнел, отодвинулся, расплылся кровяным разводом в воде, стерев все очертания, деревья, звезды, лица... даже воспоминания отняв... и браслет, из-за которого все и началось.
Он едва слышал слова ярла. Кровь молотами стучала в ушах, забивая ответ.
Милд... сестра... зачем отдала то, за что и жизнь положить не зазорно? Кому отдала...?
Тяжело дыша, с присвистом, перевернулся он на бок, сплюнув на снег, цепляясь сознанием за реальность, как утопленник скользит ослабевшими пальцами по скользким камням... и лишь ногти ломает. Нет, не спастись, не выбраться, не зацепиться.
Сверкающий браслет с груди скатился, в снег упал, утонув в нем как в море белом. Дрожащими пальцами нащупал его истерлинг, схватил, к груди прижал, глаза закрыв. То ли смирившись с тем, что тьма разум застилает, то ли от боли, что с новой силой тело рвать стала, то ли от тепла, что заветное украшение сердцу одинокому дарило.
И замер он на миг, но неосознанно дернулся, когда что-то холодное скулы разбитой коснулось. Отодвинулся немного, прихватив пальчики чьи-то, глаза распахнул, а были они снова синие-синие, как раньше, только какая-то печаль всколыхнулась в них. Тень улыбки скользнула по губам при виде девчушки знакомой.
- Плясунья..., - прохрипел он.
Ее лицо - детское, настороженное, немного испуганное, но светлое - словно якорь, брошенный в волнение, успокоил, остановил бесконтрольную пляску судна, дал опору. Мотнув головой, истерлинг, сцепив зубы, попытался сесть на скамейку, но перед глазами снова звезды заплясали, закружились в диком, бешеном танце, смывая границу между землей и небом, верхом и низом, светом и темнотой.
Достаточно с меня танцев на сегодня.
Он грузно опустился у скамьи. Все еще прижимая к сердцу браслет, на холодный камень облокотился. Из груди смешок вырвался, полупрозрачным паром в морозном воздухе растворяясь.
Отвоевал. Отвоевал свое. Ярл достойно сражался. Но повезло ему, что с жителем Востока не на смерть схватился он. Ежели так было бы, то дротик смертельным ядом смазан был.
Но язвить по этому поводу вслух не хотелось. Не сейчас, когда металл дыхание успокаивал и душу грел.

Хитрым движением обманул ярл истерлинга. Пламя внутри не давало трезво мыслить, предугадывать возможные ходы противника, просчитывать шаги. Разум трусливым зверьком в угол забился, отступил перед сердцем, гневом праведным. Здесь было не до расчетов, тут святое лежало.
Молниеносный удар Теодреда вновь мир перевернул как чашу полную. Земля с небом, за руки держась, местами поменялись, и где-то там далеко и высоко холодные звезды мерцали. Надо же... Такие же красивые и неприступные как и в степи родной, дома. Но Дамир не видел их. Слишком высоко, слишком далеко, а дело правое тут, рядом. И коневод проклятый на ногах еще, а браслет на руке ярко сверкает. Честь рода. Жизнь племени. Душа степи. Тепло семьи хранящий.
Адреналин, огненной лавой растекающийся по венам, отодвигал боль, заглушал ее, звал, рвал вперед. От первых ударов истерлинг отбился и даже сумел ответ держать. С неизъяснимым наслаждением почуял он колкую боль от рассеченной кожи на костяшках пальцев. Но позиция не его было. А солнце отвернулось от степного дитя, и ветер курс сменил. Реже и с большей натугой, силой вздымал доселе гордую голову мустанг цвета вороного крыла. Глаза уже далеко не прекрасного коня кровью темной налились, пена ртом шла. А волк дикий, степной охотник, сверху наседал, железные зубья в бархатную кожу вонзая, вырывая шмотки и раскидывая их по траве высокой.
А было ли куда отступать...? Лишь браслет сверкающий перед глазами стоял. Лишь полустертая улыбка отца любимого. Звенит, звенит металл на руке родной. Костер в высь языки бросает, плещет ими, будто стягами воинскими. Песня далекая звучит в воздухе ночном. А Дамиру руку сестра тянет, в танец зовет, смеется. И разве откажешь ей? Разве против пойдешь?
И вдруг оборвалось видение. Исчезло, сгинуло во тьме, провалилось, а все вокруг кровавый морок заполонил, солью и ржавчиной рот забив, дыхание себе забрав. И снег... проклятый снег тысячами тонких иголок к себе примораживал, прижимал, не отпускал. А весь мир вокруг... потускнел, отодвинулся, расплылся кровяным разводом в воде, стерев все очертания, деревья, звезды, лица... даже воспоминания отняв... и браслет, из-за которого все и началось.
Он едва слышал слова ярла. Кровь молотами стучала в ушах, забивая ответ.
Милд... сестра... зачем отдала то, за что и жизнь положить не зазорно? Кому отдала...?
Тяжело дыша, с присвистом, перевернулся он на бок, сплюнув на снег, цепляясь сознанием за реальность, как утопленник скользит ослабевшими пальцами по скользким камням... и лишь ногти ломает. Нет, не спастись, не выбраться, не зацепиться.
Сверкающий браслет с груди скатился, в снег упал, утонув в нем как в море белом. Дрожащими пальцами нащупал его истерлинг, схватил, к груди прижал, глаза закрыв. То ли смирившись с тем, что тьма разум застилает, то ли от боли, что с новой силой тело рвать стала, то ли от тепла, что заветное украшение сердцу одинокому дарило.
И замер он на миг, но неосознанно дернулся, когда что-то холодное скулы разбитой коснулось. Отодвинулся немного, прихватив пальчики чьи-то, глаза распахнул, а были они снова синие-синие, как раньше, только какая-то печаль всколыхнулась в них. Тень улыбки скользнула по губам при виде девчушки знакомой.
- Плясунья..., - прохрипел он.
Ее лицо - детское, настороженное, немного испуганное, но светлое - словно якорь, брошенный в волнение, успокоил, остановил бесконтрольную пляску судна, дал опору. Мотнув головой, истерлинг, сцепив зубы, попытался сесть на скамейку, но перед глазами снова звезды заплясали, закружились в диком, бешеном танце, смывая границу между землей и небом, верхом и низом, светом и темнотой.
Достаточно с меня танцев на сегодня.
Он грузно опустился у скамьи. Все еще прижимая к сердцу браслет, на холодный камень облокотился. Из груди смешок вырвался, полупрозрачным паром в морозном воздухе растворяясь.
Отвоевал. Отвоевал свое. Ярл достойно сражался. Но повезло ему, что с жителем Востока не на смерть схватился он. Ежели так было бы, то дротик смертельным ядом смазан был.
Но язвить по этому поводу вслух не хотелось. Не сейчас, когда металл дыхание успокаивал и душу грел.

[spoiler=вне]  
 
 
 
Глаза серые – цветом в ветер, - жест ласковый, улыбка тёплая – и она уже послушно идёт навстречу Ярлу, не боится, не скалится, и ответом его взгляду – очи чистые, ясные, тёмно-карие, как у лани маленькой, но шагает осторожно, исподволь подбирается, вглядывается в лицо: не затаил ли злобы? Но нет, не гневается, и Инас идёт смелей, быстрей, сама улыбается, почти смеётся – ей неведома вражда Юга и Севера, она в коневодах видит тех же, кто под простёртыми над Рун крыльями Золотого Орла скакали на лихих конях; все для неё равны.
 
Вперёд её, с рычанием, с исступленным воем – степной сын, грозный, страшный в этот миг – во взоре схлёстываются дикость, ненависть, бешеным волком с цепей – ярость; снег взметнулся, сцепились люди, точно бы насмерть дерутся, точно за чью-то жизнь, и в седой траве алая проступает роса, и слова сквозь зубы, и звериный рёв – но бьются ни за что, попусту землю опаивают молодой, горячей кровью.
 
Но для неё – стоит всего в паре шагов, хочешь, руку протяни, до плеча дотронься – это шутливой дракой кажется, будто двое мальчишек в пыли играются, за камешек али дохлую гадюку на заднем дворе дворцовой кухни друг друга мутузят, а она – уже вскарабкалась на скамейку, сидит подле рохиррима, принюхивается, весело скалит мелкие зубки, щурится лисицей, поддразнивает, цокает языком, головой качает:
 
- Аткута бласлет? Аткута бласлет? Ц-ц-ц, аткута, ц-ц-ц, аткута бласлет?
 
Болтает ножками, поглядывает на драчунов искоса, голову склонив, и точно в лицо мальчишками называет: один влюблён, как юнец, а второй никогда заботы о других и не знал – резвился себе в вольной степи, в руки никому не давался, от ветра убегал.
 
- Аткута бласлет, а, аткута?
 
На лавочке на ноги поднялась – а всё равно невысокой кажется, маловата росточком вышла, - в снег соскочила, подбежала к Дамиру, подле села, ладошками снег сгребла – колется, царапается, но она терпит – и бережно, как-то пугливо-осторожно приложила к остро очерченным скулам, рассечённой верхней губе, горячему лбу; и странно сплетаются во взгляде задор и смех с затаённым, запрятанным страхом – меж пальцев – грязно-бурый снег, и во взборождённых сугробах с пугающим упрямством пробиваются красные цветы, расцветают, множатся – слишком много крови, неправильно много.

Рохиррим стоял, скрестив руки, хмуро смотря на сидящих перед ним мужчин. Теодред делал вид, что всё в порядке. Истерлинг, назвавшийся Дамиром, скалился, подставляя лицо падающим снежинкам. Снег медленно кружился, оседал на волосах и коже, остужая и приводя в чувство. Эомер подавил желание вскинуть голову вслед за Дамиром, ловя искрящиеся хлопья.
 
— Похоже жителей степей угнели стены и камень над головой. Что может быть лучше и... отрезвляющей глотка морозного воздуха?
 
"В чём-то ты прав, Дамир. Свежий воздух хорошо прочищает мозги. Только вот я бы предпочёл не делить ни с кем этот воздух, посидеть одному и подумать. Неужели я так многого прошу?.. Теперь ещё с вами тут стоять, холера." Истерлинг загадочно  улыбался, и было в этой улыбке, было что-то в голосе восточанина такое, из-за чего Эадигу хотелось немедленно приставить мужчине нож к горлу. Он играл с ними, мурлыча, словно старый хитрый кот, потрёпанный жизнью. Эомер уже было открыл рот, чтобы ответить Дамиру, как его прервали. Причём самым неожиданным образом. В ближайшее дерево смачно влепился снежок. Рохиррим машинально закрылся рукой, и по рукаву пробарабанили отлетевшие ледяные осколки. Эадиг вгляделся в полутьму аллей и увидел там девочку. Ту же самую, что самозабвенно танцевала на свадьбе, что помогала новобрачным. Эомер улыбнулся. "Может быть, именно детской непосредственности не хватает нам сейчас? Может, именно она сейчас спасёт положение?" Мужчина помахал девочке, приветствуя её и подзывая поближе. И поэтому не сразу заметил, как вихрем на его брата налетел Дамир.
 
Миг — и уже двое катаются по снегу, рыча и нанося удар за ударом. Эомер дёрнулся было на выручку, но внезапно остановился. Дамир кричал про браслет. Кричал с лицом человека, оскорблённого до глубины души, будто у него отняли самое сокровенное, самое желанное, священное. "В самом деле, откуда, Теодред? Откуда ты взял ту вещицу, из-за которой тебя сейчас готовы разорвать на мелкие кусочки?" Рохиррим стоял и колебался. Одна его часть требовала немедленно вмешаться в конфликт, набить морду ненавистному восточанину, другая же... другая же помнила чувства самого Эомера, когда его брат развёл сражающихся, всего час назад. Эомер провёл рукой по лицу, пальцы нащупали запёкшуюся корочку крови под носом. "Вмешаться? Остановить? Нет, братец, твои проблемы, твоя война. Ты тоже, думаю, засиделся, застоялась кровь. Давай, вперёд. Разгони кровь по телу, почувствуй вкус сражения. Тебе же нравится бить вастака, верно? Посмотрим, что ты скажешь потом о своих чувствах, когда я тебя спрошу, братец. А я спрошу." Эомер не двинулся с места, застыв в позе со скрещёнными на груди руками, безучастно взирая на бой. В определённый момент рохиррим уже был готов дёрнуться вперёд, предупредить, когда в руке Дамира блеснула сталь, но Теодред не подкачал, вывернувшись и взяв инициативу в свои руки. Эадиг поднял взгляд от дерущихся выше, к телохранителю и кивнул ему. Скадифах покачался, словно колеблясь, но начал медленно идти к дерущимся, но вновь остановился, наткнувшись на взгляд Теодреда. Эомер не видел его глаз, но рохиррима пробрала дрожь, когда он увидел, как изменилось лицо телохранителя за считанные секунды.
 
Эадиг начал волноваться лишь тогда, когда Теодред, усевшись верхом на противника, начал методично, ритмично вбивать Дамира в землю. Белый блеск снега сменился алой кровью, приятный скрип снежинок — хрипом и рычанием. Маршал дёрнул головой. "Хватит. Достаточно. Стоп! Что с тобой, Теодред? Даже я так не накидывался на того харадрима!" Словно услышав его мысли, брат, тяжело дыша, остановился, слез с Дамира, оставив его. Эомер, сузив глаза, разглядывал Ярла. Что-то изменилось в его лице, что-то поменялось. Но рохирриму не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять чувства брата. "О да, братец. Я знаю, что ты чувствуешь. Я знаю, как ярость в тебе кипит сейчас. Я знаю, как тебе хочется довершить начатое. Но ты остановился. И ты думаешь, почему это всё происходит. О, я бы мог помочь тебе, но... подумай-ка ты лучше сам, своей головой."
 
— У вас обоих много вопросов ко мне, не так ли? — Теодред поднял глаза на Маршала. В мутных глазах плескалась ярость, смешанная с недоумением и жалостью, то ли к себе, то ли к истерлингу. Эомер молча покачал головой, делая шаг назад.
 
— Нет, братец. Я ответы на свои вопросы уже получил... на большую их часть. Остальное, думаю, оставлю на потом, на сладкое. Оставайся тут и наслаждайся компанией и своими ощущениями, — Эомер развернулся на месте и быстро ушёл вглудь леса, следуя за извилистыми тропинками и надеясь, что на этот раз его никто не будет догонять и останавливать.
 
Переход в Леса Ласгалена
 
Ради вашего же блага, не пытайтесь меня остановить, мать вашу! Сколько можно-то?

Вастак ответил достойно, и в который раз Ярл оказался на земле. Вкус крови от прикушенной губы затуманил разум... Темным крылом злоба накрыла спокойного роханца. Как посмел он ярлу грозить? В руках вастака сверкнуло лезвие. Теодред успел лишь руками ухватиться за ладони Дамира, не пуская смертоносное жало к горлу. Лишь царапину оставило оно на коже, и кровь алая смешалась с белым снегом...
- Откуда браслет?
Дался тебе браслет этот. Ни слова Ярл не проронил, лишь глазами в сторону сверкнул. Скадифах уже заносил нож над головой Дамира... Где Эомер? или настолько он обиделся, что плевал на судьбу брата? Взглядом он Теодред пересекся с телохранителем, и отступил Скадифах. Такого взгляда от Теодреда он еще не встречал...
Диким волком зарычал роханец, руки напрягая, пытаясь отвести нож от себя. Но Дамир всем весом давил на клинок, не пуская его обратно.
"Если не можешь идти вперед... иди обратно..."
Хитро и весело взглянул Теодред в глаза Дамира. Не боялся Ярл смерти, с радостью встречал ее... Двумя руками ярл дернул ладони Дамира на себя, удваивая усилие вастака...
И в последний момент успел он направить нож в сторону, втыкая клинок в стылую землю, заваливая противника на бок. Коленом Теодред удирал в печень Дамира, сбрасывая того с себя... Вскочил, яростью клокоча, и теперь уже очередь ярла была бой по своим правилам вести. Гортанно выкрикнув, Теодред бросился в смертельные объятия врага, с ходу выбивая нож из его руки. Теперь уже Теодред оказался сверху, нанося удар за ударом по голове Дамира, окропляя белоснежную землю горячей кровью...
Упоение... Непонятное наслаждение испытывал ярл убивая вастака, который лежал под ним... Удар за ударом даровали Теодреду необъяснимый экстаз... Тьма сгущалась...
И лишь вспышка света перед глазами Теодреда, что выхватила из тьмы лицо его любимой, заставила Теодреда остановиться. Образ Милдред стоял перед ним как настоящий, в мольбе руки складывая, удерживая от непоправимого...
Наваждение пропало так же быстро, как и появилось... Теодред не опустил кулак на лицо Дамира, хотя в очередной раз уже занес его. Вгляделся в разбитое лицо вастака... И ярость сменилась жалостью... Не за себя, и не за свой народ, и не за прошлые обиды сражался он. Не испугался высупать один против троих... Теодред перевел взгляд на браслет, что подарила ему Милдред. Браслет тянул вастака на необдуманные поступки...
Теодред слез с Дамира, опускаясь на землю рядом. Снял браслет с руки, поднеся его к лицу, рассматривая затейливый узор... И аккуратно положил браслет на тяжело вздымающуюся грудь Дамира.
- Его дала мне Милдред перед нашим расставанием, Дамир. Она дала мне его как напоминание о себе... - Теодред запнулся. И без браслета он каждое мгновение вспоминал о девушке...
Ярл сплюнул на снег, поднимая глаза на Эомера, стоящего рядом.
- У вас обоих много вопросов ко мне, не так ли?

Достойно ответил, степной гадюкой извиваясь. Не ярл, погрязший в политике и прячущийся за спины телохранителей и дружины, но степной сын. Как и Дамир, дикий, не рассуждающий, стремительный. Даже ради этого стоило нанести удар. Чтобы вытащить силком сущность степи, не такую как его, Дамира, но похожую. Тоже степь. Как два ветра сошлись они, сбились, завертевшись. Как два волка степных, бешеных, с пеной у рта и без единой мысли об отступлении. Как две ядовитые змеи, что в одну темную корзину покидали на забаву людскую.
И чувствовал истерлинг даже радость какую-то, непонятную, солоновато-кислую на вкус, но приятную, от того, что достойного соперника встретил, у которого в глазах травяное море сверкает, а не гнилое брюхо старой клячи, умершей от обжорства.
Возможно, и не было умной мыслью бросится вперед за реликвией отцовской прямо здесь, сейчас, резко, будто в омут, с обрыва высокого вниз головой, в пучину без дна без оглядки, не обращая внимания на брата ярлова и телохранителя оного. Но кочевник жил скорее сердцем, чем разумом. Да и разве слушается ветер доводов логичных? Он метет их и забывает, а если не удается, то бессильно воет вновь и вновь разбиваясь о преграду. Разве будет мустанг необъезженный под кров людской идти, где сена вдосталь, вода свежая да руки ласковы? Нет, ему лучше на простор, на воздух, за своим желанием, за светом солнечным да пылью звездной, чтобы в песнях жить да там и остаться.
Может Дамир и оставил племя, свою семью, степь, обязанность давным-давно - из страха возможно? Но кто это скажет, первым кинжал в глотке почует! - но кровь свою он помнил слишком хорошо. Семейный браслет, племенной. Не безделушка из металла. В нем дух Вождя исстари живет и бьется, клокочет, зовет. Не смеет Теодред им владеть. И как не почуял? Как не понял он?
Удар в грудь на выдох пришелся, поэтому не сбил вастаку дыхание. Снег забился в складки одежд, белыми и серебристыми точками украсив одеяние. Но лишь глаза ярла видел Дамир, лишь браслет заветный на запястье сверкал.
Скрутился воин, ногу противника по траектории пропустив. Лишь бок носок задел, по кольчужке ударив. И бросился коброй яростной вперед, подсечкой по ногам пройдя, на землю сбив коневода.
- Откуда браслет?!
Сверху накрыл, что волна камни, в снег трескучий вжал. Блеснула в пальцах смуглых сталь маленького дротика, на вид безобидного. Блеснула и замерла у горла коневода, царапину легкую нанеся.
- Откуда браслет?

Достойно ответил, степной гадюкой извиваясь. Не ярл, погрязший в политике и прячущийся за спины телохранителей и дружины, но степной сын. Как и Дамир, дикий, не рассуждающий, стремительный. Даже ради этого стоило нанести удар. Чтобы вытащить силком сущность степи, не такую как его, Дамира, но похожую. Тоже степь. Как два ветра сошлись они, сбились, завертевшись. Как два волка степных, бешеных, с пеной у рта и без единой мысли об отступлении. Как две ядовитые змеи, что в одну темную корзину покидали на забаву людскую.
И чувствовал истерлинг даже радость какую-то, непонятную, солоновато-кислую на вкус, но приятную, от того, что достойного соперника встретил, у которого в глазах травяное море сверкает, а не гнилое брюхо старой клячи, умершей от обжорства.
Возможно, и не было умной мыслью бросится вперед за реликвией отцовской прямо здесь, сейчас, резко, будто в омут, с обрыва высокого вниз головой, в пучину без дна без оглядки, не обращая внимания на брата ярлова и телохранителя оного. Но кочевник жил скорее сердцем, чем разумом. Да и разве слушается ветер доводов логичных? Он метет их и забывает, а если не удается, то бессильно воет вновь и вновь разбиваясь о преграду. Разве будет мустанг необъезженный под кров людской идти, где сена вдосталь, вода свежая да руки ласковы? Нет, ему лучше на простор, на воздух, за своим желанием, за светом солнечным да пылью звездной, чтобы в песнях жить да там и остаться.
Может Дамир и оставил племя, свою семью, степь, обязанность давным-давно - из страха возможно? Но кто это скажет, первым кинжал в глотке почует! - но кровь свою он помнил слишком хорошо. Семейный браслет, племенной. Не безделушка из металла. В нем дух Вождя исстари живет и бьется, клокочет, зовет. Не смеет Теодред им владеть. И как не почуял? Как не понял он?
Удар в грудь на выдох пришелся, поэтому не сбил вастаку дыхание. Снег забился в складки одежд, белыми и серебристыми точками украсив одеяние. Но лишь глаза ярла видел Дамир, лишь браслет заветный на запястье сверкал.
Скрутился воин, ногу противника по траектории пропустив. Лишь бок носок задел, по кольчужке ударив. И бросился коброй яростной вперед, подсечкой по ногам пройдя, на землю сбив коневода.
- Откуда браслет?!
Сверху накрыл, что волна камни, в снег трескучий вжал. Блеснула в пальцах смуглых сталь маленького дротика, на вид безобидного. Блеснула и замерла у горла коневода, царапину легкую нанеся.
- Откуда браслет?

Достойно ответил, степной гадюкой извиваясь. Не ярл, погрязший в политике и прячущийся за спины телохранителей и дружины, но степной сын. Как и Дамир, дикий, не рассуждающий, стремительный. Даже ради этого стоило нанести удар. Чтобы вытащить силком сущность степи, не такую как его, Дамира, но похожую. Тоже степь. Как два ветра сошлись они, сбились, завертевшись. Как два волка степных, бешеных, с пеной у рта и без единой мысли об отступлении. Как две ядовитые змеи, что в одну темную корзину покидали на забаву людскую.
И чувствовал истерлинг даже радость какую-то, непонятную, солоновато-кислую на вкус, но приятную, от того, что достойного соперника встретил, у которого в глазах травяное море сверкает, а не гнилое брюхо старой клячи, умершей от обжорства.
Возможно, и не было умной мыслью бросится вперед за реликвией отцовской прямо здесь, сейчас, резко, будто в омут, с обрыва высокого вниз головой, в пучину без дна без оглядки, не обращая внимания на брата ярлова и телохранителя оного. Но кочевник жил скорее сердцем, чем разумом. Да и разве слушается ветер доводов логичных? Он метет их и забывает, а если не удается, то бессильно воет вновь и вновь разбиваясь о преграду. Разве будет мустанг необъезженный под кров людской идти, где сена вдосталь, вода свежая да руки ласковы? Нет, ему лучше на простор, на воздух, за своим желанием, за светом солнечным да пылью звездной, чтобы в песнях жить да там и остаться.
Может Дамир и оставил племя, свою семью, степь, обязанность давным-давно - из страха возможно? Но кто это скажет, первым кинжал в глотке почует! - но кровь свою он помнил слишком хорошо. Семейный браслет, племенной. Не безделушка из металла. В нем дух Вождя исстари живет и бьется, клокочет, зовет. Не смеет Теодред им владеть. И как не почуял? Как не понял он?
Удар в грудь на выдох пришелся, поэтому не сбил вастаку дыхание. Снег забился в складки одежд, белыми и серебристыми точками украсив одеяние. Но лишь глаза ярла видел Дамир, лишь браслет заветный на запястье сверкал.
Скрутился воин, ногу противника по траектории пропустив. Лишь бок носок задел, по кольчужке ударив. И бросился коброй яростной вперед, подсечкой по ногам пройдя, на землю сбив коневода.
- Откуда браслет?!
Сверху накрыл, что волна камни, в снег трескучий вжал. Блеснула в пальцах смуглых сталь маленького дротика, на вид безобидного. Блеснула и замерла у горла коневода, царапину легкую нанеся.
- Откуда браслет?

Достойно ответил, степной гадюкой извиваясь. Не ярл, погрязший в политике и прячущийся за спины телохранителей и дружины, но степной сын. Как и Дамир, дикий, не рассуждающий, стремительный. Даже ради этого стоило нанести удар. Чтобы вытащить силком сущность степи, не такую как его, Дамира, но похожую. Тоже степь. Как два ветра сошлись они, сбились, завертевшись. Как два волка степных, бешеных, с пеной у рта и без единой мысли об отступлении. Как две ядовитые змеи, что в одну темную корзину покидали на забаву людскую.
И чувствовал истерлинг даже радость какую-то, непонятную, солоновато-кислую на вкус, но приятную, от того, что достойного соперника встретил, у которого в глазах травяное море сверкает, а не гнилое брюхо старой клячи, умершей от обжорства.
Возможно, и не было умной мыслью бросится вперед за реликвией отцовской прямо здесь, сейчас, резко, будто в омут, с обрыва высокого вниз головой, в пучину без дна без оглядки, не обращая внимания на брата ярлова и телохранителя оного. Но кочевник жил скорее сердцем, чем разумом. Да и разве слушается ветер доводов логичных? Он метет их и забывает, а если не удается, то бессильно воет вновь и вновь разбиваясь о преграду. Разве будет мустанг необъезженный под кров людской идти, где сена вдосталь, вода свежая да руки ласковы? Нет, ему лучше на простор, на воздух, за своим желанием, за светом солнечным да пылью звездной, чтобы в песнях жить да там и остаться.
Может Дамир и оставил племя, свою семью, степь, обязанность давным-давно - из страха возможно? Но кто это скажет, первым кинжал в глотке почует! - но кровь свою он помнил слишком хорошо. Семейный браслет, племенной. Не безделушка из металла. В нем дух Вождя исстари живет и бьется, клокочет, зовет. Не смеет Теодред им владеть. И как не почуял? Как не понял он?
Удар в грудь на выдох пришелся, поэтому не сбил вастаку дыхание. Снег забился в складки одежд, белыми и серебристыми точками украсив одеяние. Но лишь глаза ярла видел Дамир, лишь браслет заветный на запястье сверкал.
Скрутился воин, ногу противника по траектории пропустив. Лишь бок носок задел, по кольчужке ударив. И бросился коброй яростной вперед, подсечкой по ногам пройдя, на землю сбив коневода.
- Откуда браслет?!
Сверху накрыл, что волна камни, в снег трескучий вжал. Блеснула в пальцах смуглых сталь маленького дротика, на вид безобидного. Блеснула и замерла у горла коневода, царапину легкую нанеся.
- Откуда браслет?

[spoiler=да б**ть!]че вам спокойно не сидится-то??
 
 
Теодред пожал плечами на вопрос вастака. 
- Скадифах обязан мне жизнью. Поэтому и ходит рядом, пока не вернет долг. А Эомер... Ты бы не оберегал своего младшего брата как зеницу ока свою?
Договорить Теодреду не дали. Совсем рядом с головой ярла об дерево разбился снежный комок.
Теодред обернулся. Его взгляд пересекся со взглядом девчушки, что на пиру больше всех плясала, гостей раззадоривала. Которая смело вклинилась между перепалкой взрослых, словно понимала она, что не хочет Теодред ссориться с враждебным народом, мир наладить желает...
Ярл улыбнулся девочке, рукой подзывая ее к себе. Имя спросить, поблагодарить за старания...
Темная молния рассекла ночное небо. Разметала осколки спокойствия, вмиг испепелила то понимание, коего достигли вастак и роханцы.
Не успел повернуться Теодред на дикий рык вастака. Что случилось? Отчего вдруг изменилось настроение спокойного с виду Дамира? "Да что с вами сегодня такое? Или так действует колдовство Лесного Короля?"
В миг Теодред и Дамир оказались на земле. Одной рукой вастак пытался снять браслет, что Милдред даровала ему перед их расставанием. Второй по лицу ударить хотел, но успел закрыться Теодред, вскользь кулак прошел, лишь шею Ярла задел. 
- Откуда браслет?!
Ощеломленный Теодред тряхнул могучей рукой, освобождаясь от хватки Дамира. Кулаком свободной руки роханец ударил сидящего на нем вастака в грудь, вторую руку все еще сжимал цепкий Дамир. Теодред ужом извернулся, сбрасывая противника с себя. Не только дети Востока умели драться и знали грязные приемы. Теодред тоже с детства не в роскоши купался, как гондорец какой. Степь одна... Степь их всех учит...
Пока Дамир поднимался на ноги, Теодред уже был готов к драке. Ногой он ударил, не дожидаясь, пока вастак поднимется. Ногой Теодред метил в грудь Дамира.

Что-то с гулким стуком ударилось рядом, рассыпалось, разлетелось пылью, мягкими комками опало, усыпало одежду и пряди волос.
Будто знак, Небесами Высокими поданный. Будто Чаровница Ночь ловко подхватили пальцами истерлинга за подбородок, направила, глазам показала.
Дернувшись от неожиданного "нападения", повернулся кочевник. Лунный свет, бледный и холодный, с звездами стеклянными смешанный высветил искру на чужом запястье. Звон знакомый будто нитку сердцебиения нарушил.
Браслет...?
Зрачки расширились, утопив во тьме синеву глубокую. А внутри... О, проклятой буре, гонящей пыль, забивающей глотку несчастного путника, было не сравниться с тем, что вспучилось в душе Дамира!
Отцовский браслет! Его кровь. Родная степь. От отца к части своей, от сердца к сердцу, от кости к кости, от праха к праху. И никак иначе!
***
Отец захохотал, как будто издали, где-то далеко, на задворках сознания. Через года смех шел, могучий, звонкий. Мощная ладонь с жесткими мозолями тряхнула кованый браслет. Тот звякнул, засверкал на солнце жарком, брызнул светлыми зайчиками на лицо Дамиру - старшему сыну, главному наследнику, продолжателю рода. А дитя хохочет, глаза жмурит, пальцами украшение дорогое хватает.
***
Браслет как память. О том, кто гордо голову вскидывал, кто врага не боялся, кто песней тишь ночную резал, что кинжал острый легкие ткани. Тепло рода всегда металл хранил. Впитывал душу, напоминанием служа.
А сейчас... Сейчас на руке коневода проклятого! Не имеет отношение к степи, где дети Вождя пыль вздымали, руки вверх поднимали, Ветру песни пели! Не имеет отношения к семье его, к родителю, к братьям и сестрам! Как смел взять? Откуда? Почему носит с улыбкой самодовольной?
Все вмиг летит, вертится перед глазами, кровавым туманом застилая рассудок.
На сестру смотрит, своим считает... Теперь и на прошлое, на столп замахнулся?
С рычанием, вмиг переменившись в лице - куда делась сдержанная вежливость, хоть и перцем приправленная? куда взгляд проницательный пропал? где плавность и неспешность? все, все пропало, исчезло, растворилось - набросился он на ярла.
Ни Ветер, ни Небо, ни рассудок - ничто не указ. Взилося пламя и сожгло мосты. А что будет дальше - неважно. Здесь и сейчас. За прошлое. Свое у чужака отобрать, кто как дитя завладел тем, о чем не ведает.
Одной рукой запястье с заветным украшением сжал, будто сил оно ему прибавляло, второй удар нанес, метнувшись вперед.
Не было времени ни замахиваться, ни прицеливаться. Скорость, стремительность, неожиданность, как в танце, что двое танцуют, не договариваясь, лишь чувствуя и ощущая.
Костяшки пальцев не по лицу попали, а горло задели.
- Откуда браслет?!
Певучесть, в шелка обернутая, сбросила одеяния. Хрип с губ срывался. Неверие. Бешенство.
Все равно. Сбить дыхание, сделать больно, выместить накипевшее... отобрать.

Что-то с гулким стуком ударилось рядом, рассыпалось, разлетелось пылью, мягкими комками опало, усыпало одежду и пряди волос.
Будто знак, Небесами Высокими поданный. Будто Чаровница Ночь ловко подхватили пальцами истерлинга за подбородок, направила, глазам показала.
Дернувшись от неожиданного "нападения", повернулся кочевник. Лунный свет, бледный и холодный, с звездами стеклянными смешанный высветил искру на чужом запястье. Звон знакомый будто нитку сердцебиения нарушил.
Браслет...?
Зрачки расширились, утопив во тьме синеву глубокую. А внутри... О, проклятой буре, гонящей пыль, забивающей глотку несчастного путника, было не сравниться с тем, что вспучилось в душе Дамира!
Отцовский браслет! Его кровь. Родная степь. От отца к части своей, от сердца к сердцу, от кости к кости, от праха к праху. И никак иначе!
***
Отец захохотал, как будто издали, где-то далеко, на задворках сознания. Через года смех шел, могучий, звонкий. Мощная ладонь с жесткими мозолями тряхнула кованый браслет. Тот звякнул, засверкал на солнце жарком, брызнул светлыми зайчиками на лицо Дамиру - старшему сыну, главному наследнику, продолжателю рода. А дитя хохочет, глаза жмурит, пальцами украшение дорогое хватает.
***
Браслет как память. О том, кто гордо голову вскидывал, кто врага не боялся, кто песней тишь ночную резал, что кинжал острый легкие ткани. Тепло рода всегда металл хранил. Впитывал душу, напоминанием служа.
А сейчас... Сейчас на руке коневода проклятого! Не имеет отношение к степи, где дети Вождя пыль вздымали, руки вверх поднимали, Ветру песни пели! Не имеет отношения к семье его, к родителю, к братьям и сестрам! Как смел взять? Откуда? Почему носит с улыбкой самодовольной?
Все вмиг летит, вертится перед глазами, кровавым туманом застилая рассудок.
На сестру смотрит, своим считает... Теперь и на прошлое, на столп замахнулся?
С рычанием, вмиг переменившись в лице - куда делась сдержанная вежливость, хоть и перцем приправленная? куда взгляд проницательный пропал? где плавность и неспешность? все, все пропало, исчезло, растворилось - набросился он на ярла.
Ни Ветер, ни Небо, ни рассудок - ничто не указ. Взилося пламя и сожгло мосты. А что будет дальше - неважно. Здесь и сейчас. За прошлое. Свое у чужака отобрать, кто как дитя завладел тем, о чем не ведает.
Одной рукой запястье с заветным украшением сжал, будто сил оно ему прибавляло, второй удар нанес, метнувшись вперед.
Не было времени ни замахиваться, ни прицеливаться. Скорость, стремительность, неожиданность, как в танце, что двое танцуют, не договариваясь, лишь чувствуя и ощущая.
Костяшки пальцев не по лицу попали, а горло задели.
- Откуда браслет?!
Певучесть, в шелка обернутая, сбросила одеяния. Хрип с губ срывался. Неверие. Бешенство.
Все равно. Сбить дыхание, сделать больно, выместить накипевшее... отобрать.

Что-то с гулким стуком ударилось рядом, рассыпалось, разлетелось пылью, мягкими комками опало, усыпало одежду и пряди волос.
Будто знак, Небесами Высокими поданный. Будто Чаровница Ночь ловко подхватили пальцами истерлинга за подбородок, направила, глазам показала.
Дернувшись от неожиданного "нападения", повернулся кочевник. Лунный свет, бледный и холодный, с звездами стеклянными смешанный высветил искру на чужом запястье. Звон знакомый будто нитку сердцебиения нарушил.
Браслет...?
Зрачки расширились, утопив во тьме синеву глубокую. А внутри... О, проклятой буре, гонящей пыль, забивающей глотку несчастного путника, было не сравниться с тем, что вспучилось в душе Дамира!
Отцовский браслет! Его кровь. Родная степь. От отца к части своей, от сердца к сердцу, от кости к кости, от праха к праху. И никак иначе!
***
Отец захохотал, как будто издали, где-то далеко, на задворках сознания. Через года смех шел, могучий, звонкий. Мощная ладонь с жесткими мозолями тряхнула кованый браслет. Тот звякнул, засверкал на солнце жарком, брызнул светлыми зайчиками на лицо Дамиру - старшему сыну, главному наследнику, продолжателю рода. А дитя хохочет, глаза жмурит, пальцами украшение дорогое хватает.
***
Браслет как память. О том, кто гордо голову вскидывал, кто врага не боялся, кто песней тишь ночную резал, что кинжал острый легкие ткани. Тепло рода всегда металл хранил. Впитывал душу, напоминанием служа.
А сейчас... Сейчас на руке коневода проклятого! Не имеет отношение к степи, где дети Вождя пыль вздымали, руки вверх поднимали, Ветру песни пели! Не имеет отношения к семье его, к родителю, к братьям и сестрам! Как смел взять? Откуда? Почему носит с улыбкой самодовольной?
Все вмиг летит, вертится перед глазами, кровавым туманом застилая рассудок.
На сестру смотрит, своим считает... Теперь и на прошлое, на столп замахнулся?
С рычанием, вмиг переменившись в лице - куда делась сдержанная вежливость, хоть и перцем приправленная? куда взгляд проницательный пропал? где плавность и неспешность? все, все пропало, исчезло, растворилось - набросился он на ярла.
Ни Ветер, ни Небо, ни рассудок - ничто не указ. Взилося пламя и сожгло мосты. А что будет дальше - неважно. Здесь и сейчас. За прошлое. Свое у чужака отобрать, кто как дитя завладел тем, о чем не ведает.
Одной рукой запястье с заветным украшением сжал, будто сил оно ему прибавляло, второй удар нанес, метнувшись вперед.
Не было времени ни замахиваться, ни прицеливаться. Скорость, стремительность, неожиданность, как в танце, что двое танцуют, не договариваясь, лишь чувствуя и ощущая.
Костяшки пальцев не по лицу попали, а горло задели.
- Откуда браслет?!
Певучесть, в шелка обернутая, сбросила одеяния. Хрип с губ срывался. Неверие. Бешенство.
Все равно. Сбить дыхание, сделать больно, выместить накипевшее... отобрать.

Переход из Зала для пиршеств [Дворец Трандуила]
 
Плащ запахнула, идёт, не слышит, не видит – только горечь во взгляде, только губы кривит – почти скалится; пинает снег, злится сама, рычит бессильно, стонет надрывно, как раненый зверь, с досадой вытирает непрошенные, не к месту слёзы. Всё равно, что подол тяжёл, что сапоги на босу ногу, что когтями по лицу – холод стылого зимнего утра, она чувствует сейчас только раздирающие изнутри досаду, непонимание, обиду, боль, только желание схватить за загривок, бросить в снег, заставить опомниться, заставить понять.
 
- Уйди, окаянный, - едва не плачет, а в голосе – железо звенит, говорит зло, говорит, не думая, отмахивается от слетевшего к ней на плечо снегиря; привыкли садовые птицы, что маленькая девочка угощает их пшеном да зёрнышками, знают, что не обидит – легонько коснётся крыла и песенку споёт. – Не до тебя…
 
Бежит, бежит, хватает пальцами ветер, рвёт, втаптывает в снег, и мечется, вьётся, пляшет лёгшая плащом на плечи метель за спиной, трепещет, реет знаменем; и вдруг – рухнула в снег, обессилев от снедающей, глодающей изнутри злобы, бьёт кулачками, щерится кому-то, дышит рвано, прерывисто, судорожно сжимается в комочек, закрывается руками, плачет, как маленький, запуганный ребёнок, потерявшийся, один оставшийся со своим страхом.
 
Встала на колени, поднялась рывком – шатается, едва на ногах стоит, а всё равно идёт дальше.
 
Видит знакомые фигуры, но точно и не узнаёт. Сгребает в озябшие пальцы снег, метится – и с размаху, со всех сил, почти с исступлением швыряет в их сторону, не размышляя, не осознавая сама, что делает; большой, мягкий, тяжёлый ком рассыпается, ледяной крошкой ложится на головы им, на плечи.
 
А она стоит, не шевелясь, смотрит, и во взгляде – точно буря на море взыгралась, чёрными волнами смешались немой, едва не с презрением, укор и боль.

Их глаза встретились как две молнии в полыхающем, тягуче-черном небе. Рохиррим смотрел прямо, не мигая, пусть одно мгновение, но все же.
Что сплелось в его взгляде?
"Явно не радость от лицезрения старого друга", - усмехнулся про себя истерлинг. - "Простак. Честный простак".
- Дела мне нет, если даже ты возьмешь слова назад, коневод, - негромко произнес он, не сводя темно-синих глаз с Эадвига. - Небеса услышали их, а выпусти птицу с руки, не ухватить более ее хвоста.
Просто забавно было нюхать яд с языка тех, кто так кичится своей правильностью, своей непогрешимостью, славой. Зарыть все это в песок и затоптать. Табун пустить, чтобы траву примяли и не оставили воспоминаний. Если и была раньше слава у степей Роханских когда-то, то пропела, прогудела она давно. А была ли вообще?
Вздернул бровь немного удивленно, на руку протянутую взглянул.
Мира хочет? Перечеркнуть все доселе сказанное? А желает ли он этого сам, в сердце своем гордом? Или же это просто жест, не значащий ничего, пустой? Как дела с ними вести, если они словами швыряются, потом руки жать тянут? Не хватает улыбки до ушей и заверения в родстве духовном.
Глаза его чисты, звук речи честен, так почему же делает иначе? Как различны, казалось бы, два народа степных.
- Дамир, - ответил он на вопрос, а от рукопожатия его спас, как ни странно, ярл.
Значит все-таки не происки это Неба Великого... Или играет Оно с ним?
Вастак не пошевелился, когда Теодред присел рядом. Не было напряжения в мышцах и позе, не было страха. Хмыкнул на замечание его, головой покачал, звякнув золотым украшением в ухе.
Бурное? Едва ли. Три капли крови даже самую жалкую песчаную крысу не напоят.
Не то что бы Дамир так уж жаждал крови, но раз уж дело в оборот пошло, то почему бы не подуть на костер?
Вскинул голову кверху, медленно падающим снежинкам лицо подставляя. Охлаждалась кожа, танцем разгоряченная, мелкой сварой подпитанная. Замерзшие мушки, кружась, касались смуглых щек, скул, губ и тут же таяли.
- Похоже жителей степей угнели стены и камень над головой. Что может быть лучше и..., - он на мгновение помолчал, улыбка скользнула по четким контурам губ, показав белоснежный ряд зубов, искорки в глазах, - отрезвляющей глотка морозного воздуха?
Он как бы невзначай, мягким кошачьим движением кивнул в сторону телохранителя ярла, стоящего неподалеку.
- Он за тобой вечно ходит? Так же как и ты за братом? - без излишней издевки бархатно голос зазвучал. Любопытство, не иначе.

Ярость извивалась в ней, пясала, разжигала кровь, дурманила голову - она бы убила и за половину сказанных им сов. На колени поставить Эомера, и снести ему голову с плеч - сначала только выжечь глаза и язык стервятникам скормить.
Её облили грязью - с головы до ног, помоями, отходами, как распоследнюю рабыню - она бы не посмела такого наговорить последнему бездомному бродяге в струпьях. И гнев её был силен, и праведен, она была в своем праве - и вставший меж ними Дамир не был помехой.
 
В ярости своей она была иной - обычно, но не сейчас, с ласковой улыбкой на губах, душащая свою ярость, слишком королева, что бы быть вождем, слишком... скованная - цепи она накинула на себя сама, а на голову колпак из шкур - что бы не видеть небо и не рваться в него, вслед за добычей. Нет - обернулась к первому из сподвижников Фенэка, качнула головой. Мягко зазвучал её голос - мягко и лживо, потому  что ложь была не в словах - в тоне. Когда руки замерли скрещенными на животе - так, что кончики пальцев касаются рукоятей невидимых сабель - какое уж тут дружелюбие.
 
- В преданности главная беда. Мы шевельнем рукой, и вы как псы рванетесь выгрызать мясо из их костей. За нашу боль, за наш гнев, за право быть чужаками, которым они нас одаривают, не понимая, что творят главную опасность именно этим. Я не сомневаюсь в вас, я теперь ваш вождь, и я отдам за ваше благополучие больше, чем отдала бы мужу.
 
Нельзя ей иметь своих детей - сделает их жертвами на благо своего рода - родную кровь взрастит как её взрастили - каждый миг оглядываться на свой народ и искать что бы еще оторвать от себя для них. Женщины не должны быть вождями - им место подле должного мужа, но что сделаешь, если под знаменем орла в этом поколении не будет такого. И за это она уже простила Дамира, поздно забирать слова назад.
 
И последний ответ бросила в спину Эомеру, слишком издевательский, слишком полный смеха - что бы тоже быть искренним. 
- Теодред муж тебе что ли, девка?
 
И всплеснула руками, растворилась в танце - подле Инас уже, забывая все до конца. Картину другого мира прогоняя из глаз - брошенный нож и безумный смех. Та Милдред высекла бы искру на эти угли, трав подложила бы дурманных - и мир, хрупкий прекрасный мир где эльфийский король взял в жены восточную принцессу потонул бы в крови.
Такой мир тоже можно было бы полюбить. Только лишь променять синь на ночь. Зло сверкнули латунные браслеты на руках - недобрым был её взгляд, а огонь льдом стягивал нутро, и она уже знала что будет за поворотом - лед этот доберется до горла, и уж иным мастером над ядами она станет. Из тех, у кого в кошеле по десять порошков, а не горсть земли на которой он рожден.

Поморщилась, как от занывшей былой болью старой раны, как от зрелища собачьих боёв – стравливают, натаскивают, учат братьям своим перегрызать глотки, - как от запаха трупнины какой; отвернулась, нахмурилась, мелкими клыками ощерилась – молча, без слов ответила взрослым. Не переиначить, не исправить, не раскрыть глаза; ответом будет вновь – ненависть вперемешку с презрением, и вновь увидишь страшное, увидишь то, чего не должно быть, увидишь, как ч е л о в е к нападает на ч е л о в е к а ни за что.
 
Отпустила змею на волю – а та и рада, вьётся, гремит, сверкает в свете огней, хмельная, шумная, навеселе толпа – и, щурясь от ярких всполохов праздничных фонарей – режут по глазам, слишком яркие, слишком неестественные – бежит, вымученно скалится, глядя в ничто и в никуда потемневшим взором слишком взрослых глаз.
 
Не к вастакам, не к эльфам, не к рохиррим – прочь ото всех, прочь от тех, кто давится собственным ядом, кого вино и кровь превращают в зверей, тех, кто забыл уже, почему, для кого, для чего они здесь.
 
Подняла с пола оставленный ею же плащ – единственный всполох белого в безумном кружении красок, пьяном хороводе цветастых тканей и сверкающих золотом и самоцветами парадных доспехов, - прижала к груди, как что-то близкое ей, как что-то, что может укрыть, спасти от страха вокруг, и накинула на плечи – взметнулись подолы снежным вихрем, на миг полыхнули холодным светом вензеля сребра и жемчугов – и вышла вон из зала, птицей с подстреленными крыльями цвета молока убегая от…людей.
 
Переход в Королевский сад [Дворец Трандуила]

Их глаза встретились как две молнии в полыхающем, тягуче-черном небе. Рохиррим смотрел прямо, не мигая, пусть одно мгновение, но все же.
Что сплелось в его взгляде?
"Явно не радость от лицезрения старого друга", - усмехнулся про себя истерлинг. - "Простак. Честный простак".
- Дела мне нет, если даже ты возьмешь слова назад, коневод, - негромко произнес он, не сводя темно-синих глаз с Эадвига. - Небеса услышали их, а выпусти птицу с руки, не ухватить более ее хвоста.
Просто забавно было нюхать яд с языка тех, кто так кичится своей правильностью, своей непогрешимостью, славой. Зарыть все это в песок и затоптать. Табун пустить, чтобы траву примяли и не оставили воспоминаний. Если и была раньше слава у степей Роханских когда-то, то пропела, прогудела она давно. А была ли вообще?
Вздернул бровь немного удивленно, на руку протянутую взглянул.
Мира хочет? Перечеркнуть все доселе сказанное? А желает ли он этого сам, в сердце своем гордом? Или же это просто жест, не значащий ничего, пустой? Как дела с ними вести, если они словами швыряются, потом руки жать тянут? Не хватает улыбки до ушей и заверения в родстве духовном.
Глаза его чисты, звук речи честен, так почему же делает иначе? Как различны, казалось бы, два народа степных.
- Дамир, - ответил он на вопрос, а от рукопожатия его спас, как ни странно, ярл.
Значит все-таки не происки это Неба Великого... Или играет Оно с ним?
Вастак не пошевелился, когда Теодред присел рядом. Не было напряжения в мышцах и позе, не было страха. Хмыкнул на замечание его, головой покачал, звякнув золотым украшением в ухе.
Бурное? Едва ли. Три капли крови даже самую жалкую песчаную крысу не напоят.
Не то что бы Дамир так уж жаждал крови, но раз уж дело в оборот пошло, то почему бы не подуть на костер?
Вскинул голову кверху, медленно падающим снежинкам лицо подставляя. Охлаждалась кожа, танцем разгоряченная, мелкой сварой подпитанная. Замерзшие мушки, кружась, касались смуглых щек, скул, губ и тут же таяли.
- Похоже жителей степей угнели стены и камень над головой. Что может быть лучше и..., - он на мгновение помолчал, улыбка скользнула по четким контурам губ, показав белоснежный ряд зубов, искорки в глазах, - отрезвляющей глотка морозного воздуха?
Он как бы невзначай, мягким кошачьим движением кивнул в сторону телохранителя ярла, стоящего неподалеку.
- Он за тобой вечно ходит? Так же как и ты за братом? - без излишней издевки бархатно голос зазвучал. Любопытство, не иначе.

Их глаза встретились как две молнии в полыхающем, тягуче-черном небе. Рохиррим смотрел прямо, не мигая, пусть одно мгновение, но все же.
Что сплелось в его взгляде?
"Явно не радость от лицезрения старого друга", - усмехнулся про себя истерлинг. - "Простак. Честный простак".
- Дела мне нет, если даже ты возьмешь слова назад, коневод, - негромко произнес он, не сводя темно-синих глаз с Эадвига. - Небеса услышали их, а выпусти птицу с руки, не ухватить более ее хвоста.
Просто забавно было нюхать яд с языка тех, кто так кичится своей правильностью, своей непогрешимостью, славой. Зарыть все это в песок и затоптать. Табун пустить, чтобы траву примяли и не оставили воспоминаний. Если и была раньше слава у степей Роханских когда-то, то пропела, прогудела она давно. А была ли вообще?
Вздернул бровь немного удивленно, на руку протянутую взглянул.
Мира хочет? Перечеркнуть все доселе сказанное? А желает ли он этого сам, в сердце своем гордом? Или же это просто жест, не значащий ничего, пустой? Как дела с ними вести, если они словами швыряются, потом руки жать тянут? Не хватает улыбки до ушей и заверения в родстве духовном.
Глаза его чисты, звук речи честен, так почему же делает иначе? Как различны, казалось бы, два народа степных.
- Дамир, - ответил он на вопрос, а от рукопожатия его спас, как ни странно, ярл.
Значит все-таки не происки это Неба Великого... Или играет Оно с ним?
Вастак не пошевелился, когда Теодред присел рядом. Не было напряжения в мышцах и позе, не было страха. Хмыкнул на замечание его, головой покачал, звякнув золотым украшением в ухе.
Бурное? Едва ли. Три капли крови даже самую жалкую песчаную крысу не напоят.
Не то что бы Дамир так уж жаждал крови, но раз уж дело в оборот пошло, то почему бы не подуть на костер?
Вскинул голову кверху, медленно падающим снежинкам лицо подставляя. Охлаждалась кожа, танцем разгоряченная, мелкой сварой подпитанная. Замерзшие мушки, кружась, касались смуглых щек, скул, губ и тут же таяли.
- Похоже жителей степей угнели стены и камень над головой. Что может быть лучше и..., - он на мгновение помолчал, улыбка скользнула по четким контурам губ, показав белоснежный ряд зубов, искорки в глазах, - отрезвляющей глотка морозного воздуха?
Он как бы невзначай, мягким кошачьим движением кивнул в сторону телохранителя ярла, стоящего неподалеку.
- Он за тобой вечно ходит? Так же как и ты за братом? - без излишней издевки бархатно голос зазвучал. Любопытство, не иначе.

Их глаза встретились как две молнии в полыхающем, тягуче-черном небе. Рохиррим смотрел прямо, не мигая, пусть одно мгновение, но все же.
Что сплелось в его взгляде?
"Явно не радость от лицезрения старого друга", - усмехнулся про себя истерлинг. - "Простак. Честный простак".
- Дела мне нет, если даже ты возьмешь слова назад, коневод, - негромко произнес он, не сводя темно-синих глаз с Эадвига. - Небеса услышали их, а выпусти птицу с руки, не ухватить более ее хвоста.
Просто забавно было нюхать яд с языка тех, кто так кичится своей правильностью, своей непогрешимостью, славой. Зарыть все это в песок и затоптать. Табун пустить, чтобы траву примяли и не оставили воспоминаний. Если и была раньше слава у степей Роханских когда-то, то пропела, прогудела она давно. А была ли вообще?
Вздернул бровь немного удивленно, на руку протянутую взглянул.
Мира хочет? Перечеркнуть все доселе сказанное? А желает ли он этого сам, в сердце своем гордом? Или же это просто жест, не значащий ничего, пустой? Как дела с ними вести, если они словами швыряются, потом руки жать тянут? Не хватает улыбки до ушей и заверения в родстве духовном.
Глаза его чисты, звук речи честен, так почему же делает иначе? Как различны, казалось бы, два народа степных.
- Дамир, - ответил он на вопрос, а от рукопожатия его спас, как ни странно, ярл.
Значит все-таки не происки это Неба Великого... Или играет Оно с ним?
Вастак не пошевелился, когда Теодред присел рядом. Не было напряжения в мышцах и позе, не было страха. Хмыкнул на замечание его, головой покачал, звякнув золотым украшением в ухе.
Бурное? Едва ли. Три капли крови даже самую жалкую песчаную крысу не напоят.
Не то что бы Дамир так уж жаждал крови, но раз уж дело в оборот пошло, то почему бы не подуть на костер?
Вскинул голову кверху, медленно падающим снежинкам лицо подставляя. Охлаждалась кожа, танцем разгоряченная, мелкой сварой подпитанная. Замерзшие мушки, кружась, касались смуглых щек, скул, губ и тут же таяли.
- Похоже жителей степей угнели стены и камень над головой. Что может быть лучше и..., - он на мгновение помолчал, улыбка скользнула по четким контурам губ, показав белоснежный ряд зубов, искорки в глазах, - отрезвляющей глотка морозного воздуха?
Он как бы невзначай, мягким кошачьим движением кивнул в сторону телохранителя ярла, стоящего неподалеку.
- Он за тобой вечно ходит? Так же как и ты за братом? - без излишней издевки бархатно голос зазвучал. Любопытство, не иначе.

Странно, за время своих странствий он успел наслышаться иного о Живущих Под Горой. Долго раскачиваются, но обиды или усмешки не сносят, распаляясь, разгораясь как живой костер в узком и гулком туннеле, где вдруг засвищет сильный ветер. И вот уже пламя ревет, воет, мечется, толкаясь о стены и потолок и уничтожая абсолютно все на своем пути. Ни пепла, ни крошки, ни воспоминания.
А эти?
Лишь сверкнули темным глазом.
Верно глаголят, что чем больше в руках каменьев сжимаешь, тем дольше на стульях сидишь. Ведь встанешь, качнешься, уронишь то, что дороже всего сердцу каменному, искусной рукой ограненному и в прекрасный шедевр превращенному.
"Неужто так плохо изумрудные пуговки пришили?" - брови вверх ползут, на языке вертится вопрос. Подзадорить, расшевелить. Тут уж неуемная натура остановиться не может.
Как так? Ветер не может камень сдвинуть?
А девчушка тянет-тянет, уводит прочь. Теплая ладошка его руку сжимает. Взглянул он на нее, и дернуло жилу какую-то внутри сердца. Ребенок она еще, но с какой ненавистью могли порой вспыхивать ее глаза! Как темнели они! Дамир уже видел подобное. Так море - недавно еще ласковое и теплое - вмиг превращалось в черную смолу, разрезаемую белыми гребнями волн. И песня воды менялась. Но все когда-нибудь этот порог переступают, закрывают дверь назад. А может Инас уже давно совершила этот шаг и стояла сейчас ровно посередине?
Задумался, увелся, и вот уж лица гномов ушли, скрылись, исчезло сверкавшее тысячьми огней одеяние праздничное. И вроде бы идет-бежит-искриться змея, но что-то в строе музыкальном нарушилось, расстроилось. Так проседает туго натянутая кожа на бубне звонком, так струна лопается. И вроде бы поет-играет до сих пор, но все не то, не так.
Наклоняется к девчушке, говорит ей, подмигнув: - Продолжай, веди змею, пока она ползет, а когда рассыпаться ей нужно, поймешь.
Мягко, но как будто неохотно, выскользнула его рука из детских пальчиков, ласково прошлась по красиво заплетенным волосам и отпустила.
И оказался истерлинг в аккурат рядом со светловолосым рохирримом и Милдред.
- Странно, я думал тебе другой чужак по вкусу, - заметил он взгляд сестры.
- Неужто храбрейшие коневоды решились выйти из-за столов и к танцу присоединиться? - Обернулся к Эомеру. Руки в бока уперлись. - Странные у вас обычаи: слова дерзкие гостям кидать, вином обливаться.
И это вы, вы еще нас дикарями зовете? - так и сверкал и звенел невысказанный вопрос.

Их глаза встретились как две молнии в полыхающем, тягуче-черном небе. Рохиррим смотрел прямо, не мигая, пусть одно мгновение, но все же.
Что сплелось в его взгляде?
"Явно не радость от лицезрения старого друга", - усмехнулся про себя истерлинг. - "Простак. Честный простак".
- Дела мне нет, если даже ты возьмешь слова назад, коневод, - негромко произнес он, не сводя темно-синих глаз с Эадвига. - Небеса услышали их, а выпусти птицу с руки, не ухватить более ее хвоста.
Просто забавно было нюхать яд с языка тех, кто так кичится своей правильностью, своей непогрешимостью, славой. Зарыть все это в песок и затоптать. Табун пустить, чтобы траву примяли и не оставили воспоминаний. Если и была раньше слава у степей Роханских когда-то, то пропела, прогудела она давно. А была ли вообще?
Вздернул бровь немного удивленно, на руку протянутую взглянул.
Мира хочет? Перечеркнуть все доселе сказанное? А желает ли он этого сам, в сердце своем гордом? Или же это просто жест, не значащий ничего, пустой? Как дела с ними вести, если они словами швыряются, потом руки жать тянут? Не хватает улыбки до ушей и заверения в родстве духовном.
Глаза его чисты, звук речи честен, так почему же делает иначе? Как различны, казалось бы, два народа степных.
- Дамир, - ответил он на вопрос, а от рукопожатия его спас, как ни странно, ярл.
Значит все-таки не происки это Неба Великого... Или играет Оно с ним?
Вастак не пошевелился, когда Теодред присел рядом. Не было напряжения в мышцах и позе, не было страха. Хмыкнул на замечание его, головой покачал, звякнув золотым украшением в ухе.
Бурное? Едва ли. Три капли крови даже самую жалкую песчаную крысу не напоят.
Не то что бы Дамир так уж жаждал крови, но раз уж дело в оборот пошло, то почему бы не подуть на костер?
Вскинул голову кверху, медленно падающим снежинкам лицо подставляя. Охлаждалась кожа, танцем разгоряченная, мелкой сварой подпитанная. Замерзшие мушки, кружась, касались смуглых щек, скул, губ и тут же таяли.
- Похоже жителей степей угнели стены и камень над головой. Что может быть лучше и..., - он на мгновение помолчал, улыбка скользнула по четким контурам губ, показав белоснежный ряд зубов, искорки в глазах, - отрезвляющей глотка морозного воздуха?
Он как бы невзначай, мягким кошачьим движением кивнул в сторону телохранителя ярла, стоящего неподалеку.
- Он за тобой вечно ходит? Так же как и ты за братом? - без излишней издевки бархатно голос зазвучал. Любопытство, не иначе.

Их глаза встретились как две молнии в полыхающем, тягуче-черном небе. Рохиррим смотрел прямо, не мигая, пусть одно мгновение, но все же.
Что сплелось в его взгляде?
"Явно не радость от лицезрения старого друга", - усмехнулся про себя истерлинг. - "Простак. Честный простак".
- Дела мне нет, если даже ты возьмешь слова назад, коневод, - негромко произнес он, не сводя темно-синих глаз с Эадвига. - Небеса услышали их, а выпусти птицу с руки, не ухватить более ее хвоста.
Просто забавно было нюхать яд с языка тех, кто так кичится своей правильностью, своей непогрешимостью, славой. Зарыть все это в песок и затоптать. Табун пустить, чтобы траву примяли и не оставили воспоминаний. Если и была раньше слава у степей Роханских когда-то, то пропела, прогудела она давно. А была ли вообще?
Вздернул бровь немного удивленно, на руку протянутую взглянул.
Мира хочет? Перечеркнуть все доселе сказанное? А желает ли он этого сам, в сердце своем гордом? Или же это просто жест, не значащий ничего, пустой? Как дела с ними вести, если они словами швыряются, потом руки жать тянут? Не хватает улыбки до ушей и заверения в родстве духовном.
Глаза его чисты, звук речи честен, так почему же делает иначе? Как различны, казалось бы, два народа степных.
- Дамир, - ответил он на вопрос, а от рукопожатия его спас, как ни странно, ярл.
Значит все-таки не происки это Неба Великого... Или играет Оно с ним?
Вастак не пошевелился, когда Теодред присел рядом. Не было напряжения в мышцах и позе, не было страха. Хмыкнул на замечание его, головой покачал, звякнув золотым украшением в ухе.
Бурное? Едва ли. Три капли крови даже самую жалкую песчаную крысу не напоят.
Не то что бы Дамир так уж жаждал крови, но раз уж дело в оборот пошло, то почему бы не подуть на костер?
Вскинул голову кверху, медленно падающим снежинкам лицо подставляя. Охлаждалась кожа, танцем разгоряченная, мелкой сварой подпитанная. Замерзшие мушки, кружась, касались смуглых щек, скул, губ и тут же таяли.
- Похоже жителей степей угнели стены и камень над головой. Что может быть лучше и..., - он на мгновение помолчал, улыбка скользнула по четким контурам губ, показав белоснежный ряд зубов, искорки в глазах, - отрезвляющей глотка морозного воздуха?
Он как бы невзначай, мягким кошачьим движением кивнул в сторону телохранителя ярла, стоящего неподалеку.
- Он за тобой вечно ходит? Так же как и ты за братом? - без излишней издевки бархатно голос зазвучал. Любопытство, не иначе.

Однако же, Теодред, замешкался. Ярл надеялся нагнать брата у выхода из зала, но пестрый хоровод помешал ему. Он упустил Эомера из виду. Растерянно оглядевшись, Теодред пошел в ту сторону, которая ему казалась правильной. Скадифах тенью следовал за Ярлом...
Через полчаса бесцельного метания по лесу, Теодреду улыбнулась удача. Чуть впереди на лавочке дремал Эомер. Судя по снежным следам вокруг, маршал тренировался в меткости. Теодред улыбнулся "Что ж, куда-нибудь ты точно попал"
Сзади настороженно шикнул телохранитель. И не зря - из леса с противоположной стороны вышел восточанин, в котором ярл узнал своего соседа по столу. Теодред напрягся. Дав знак Скадифаху оставаться на месте, быстрым шагом роххирим пошел к мужчинам.
Волноваться было не о чем. Вастак, имя которого Теодред не мог вспомнить, просто присел рядом, и когда Теодред подошел, просто сидел со спящим Эомером.
- Бурное выдалась застолье, не так ли? - тихо, чтобы не разбудить брата сказал Теодред, со спины проходя к лавочке. Ярл перешагнул через нее, присаживаясь рядом с Дамиром

Эомер бежал. Бежал тяжело, ноги были словно ватные, но бежал упорно. Впереди маячила, мелькая и вновь исчезая среди деревьев, какая-то фигура. До ушей Маршала донёсся тихий девический смех. Было что-то в этом смехе издевательское, пугающее и раздражающее. Мужчина поднажал, пытаясь догнать девушку. В голове пульсировала только одна мысль — догнать и... наказать? Что он будет с ней делать? Эадиг отбросил эту мысль как ненужную. Главное, добежать. Деревья выстроились в длинную аллею, которой не было конца, и, казалось, начали сдвигаться. Фигура застыла в конце дороги и начала пританцовывать под странную, аритмичную, искажённую музыку. Со всех сторон слышался громкий смех. Из-за деревьев ручьями потекла какая-то красная жидкость, постепенно затапливая дорогу. Эомер уже брёл по колено в воде, безуспешно маша руками, силясь дотянуться до девушки. И в тот момент, когда рохиррим уже почти коснулся её горла, с огромной силой в него справа врезалась чёрная, как ночь, птица.
 
Мужчина резко распахнул глаза. Сверху, медленно кружась падал снег. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием самого Эомера. Рохиррим выпрямился и провёл рукой по лицу, словно стирая остатки сна. По телу бегали мурашки, затёкшие ноги слегка покалывали. "И как я умудрился заснуть в мороз? Странно. Видимо, устал от метания, плюс выпивка... брр! Жуть. Самый жуткий сон, что я видел. Ещё эта чёрная птица... чёрные птицы не к добру." Эадиг машинально потёр правый бок, который почему-то болел взаправду. Не сильно, но болел. Маршал повернул голову вправо, желая осмотреть ушибленное место и столкнулся нос к носу со знакомым вастаком. "Холера... я говорил, не к добру, да? Ушёл с пира, чтобы не видеть вастаков, а они и сюда припёрлись."
 
— Спасибо, что разбудил, — пробурчал Эадиг, разминая мышцы, которые затекли на таком таком холоде, — Дай угадаю. Ты тут из-за своей сестрёнки? Слова назад не возьму и извиняться не буду, — Эомер громко хрустнул шеей и скривился. Компания была не самой лучшей, но... вастак, кажется, не проявлял враждебности. "Что странно. Зачем он пришёл? Случайная встреча или запланированная? Следил за мной или нечаянно наткнулся, также, как и я, убежав с праздника?"
 
— Ладно, в сторону это всё, — Эомер откашлялся и протянул вастаку руку. Больших усилий стоило не сжать её в кулак и не заехать ему в нос. Рука слегка дрожала, но протянутая ладонь явно символизировала попытку дружественной беседы, — Я, как ты уже слышал, наверное, Эомер. Не то чтобы я был рад знакомству, ну пусть всё будет, как есть. Как твоё имя?
 
В разгар знакомства появился Теодред. Эомер заскрежетал зубами при виде брата. "Ну ты-то зачем сюда припёрся? За мной следишь, холера?" Маршал хмуро посмотрел на Ярла исподлобья, слегка пододвигаясь и пропуская рохиррима. Руку, правда, пришлось убрать.
 
— И тебе привет. Ты-то что тут забыл, братец? Только не говори, что из той... — Эадиг едва сдержался, чтобы не выругаться, — ...вастачки.
 
Хотелось сплюнуть при звуках этого слова. Эомер поморщился и встал. Втроём на одной лавочке было тесновато, а сидеть, прижимаясь к братцу, он вовсе не желал. Рохиррим прошёлся туда-сюда, размялся, посмотрел на результаты своего "обстрела" и хмыкнул. Затем вновь развернулся к лавочке. "Идиллия, холера. Вастак и рохиррим на одной лавочке. Ужас, предки в могилах перевернулись, наверное."
 
— Ну и какова цель нашего тайного собрания Запада и Востока? — сварливо пробурчал Эомер, сложив руки на груди и косясь поочерёдно на обоих мужчин.