Мирра

Миу.
 

 
Это не оговаривалось и осталось тайной 
 

 
Не, даже в иной игре нельзя спокойно поиграть?

И я 

Гиль и какая-то шлюшка мерзкий харадримец

Смерть пришла к алчным мучителям в своем истинно жутком и великом обличии. Смерть, одетая в чешую, сверкала очами и жгла страхом, разрывая маленькие по сравнению с ней, игрушечные тушки гномов на мелкие части, заливая снег красными ручьями. Из глотки её вырывался гром и утробное рычание, а затем она и вовсе заговорила, и голос этот был голосом начала и конца.  Рхатта как завороженный смотрел на убийственное зрелище, пока не кольнуло где-то внутри, когда чудище взревело, словно сами боги взбесились. Драконица рвала и метала, пока боль волнами разливалась по телу. С замиранием сердца харадрим глядел, не в силах пошевелиться, как ослабленный зверь бессильно рухнул на гору золота в глубине пещеры, не обратив на мужчину внимания. Рухнул, да не замолчал. Боль обретала форму звука, ножом проходясь по сердцу. Рханна протяжно выдохнул, пытаясь понять, почему его реакция была столь странной. Нет, не радовался человек страшной ране, наоборот — заскребли когти на душе, заполняя пустоту жгучим огнем, будто не драконица сейчас лежала раненая, а он. Сглотнув застрявший в горле ком, харадец поежился. Ветер задувал все сильнее, обдавая метелью весь свод пещеры. Идти глубже? Да. 
Если Рханна вернется обратно один, его точно не убьют быстро. А дракон... Оставалось надеяться. Закопав надежду на безумное поглубже, харадрим поднялся. страх перестал слепить глаза, на смену пришло беспокойство, но — вот странно — не за себя. 
Все еще держась стены, но уже не прячась, он шел вперед, приближаясь к горе злата, которая его совершенно не интересовала. Его взгляд был сосредоточен на источающем страдание и боль чешуйчатом существе, которое ему так внезапно стало жаль. 
"Уходи", — твердил разум, вбивая это слово в подкорки мозга, но что-то в мужчине было сильнее разума. Свод кончился, и харадец остановился, не смея приближаться дальше. Он слышал тяжелое дыхание, видел блеск металлического болта, чувствовал угрозу, исходящую во все стороны, но стоял. 

Свист рассекаемого мощными крыльями ветра, - как кинжалом полоснули по воздуху – почти неслышимый толчок – и над охотниками сомкнулся мрак драконьих крыл, ещё взмах – и лежат они на земле, ещё миг – и прикованы к сырому от снега камню вострёными серпами загнутых когтей. Северная владычица расчётлива: не стала прятаться в логове от режущих стрел – кружила в танце метели, взрезала снежный полог лезвиями крыльев, упивалась голодом и предвкушением, что морозом и дрожью по телу, что будоражат её холодную кровь; и теперь, когда время пришло, вираж крутой заложила, орлицею с небес – на добычу верную.
 
- Негоже вот так, незваными, являться в чей-то дом… - мурлыча, растягивая слова, обдавая дичь, что в когтях билась, хладным дыханием, – кровь, серебро, хвоя и иней – молвила она, склоняясь над гномами. – И говорить такое за спиной у хозяина…
 
Щелчок – и покатилась голова по снегу чистому, и пропитался снег алою кровью; и смеётся дракон, и исступленно верещит добыча в его когтях.
 
Играючись, вырывая, выцарапывая из дичи крик, агонию и ужас праведный, первородный пред своею дикою красой, расправлялась Мирра с охотниками, с одним за другим, и склонилась уже было над самым младшим из отряда – его не трогала покуда, чтобы в полной мере отчаяньем его насладиться, чтобы прочесть в его глазах страх животный, бессознательный.
 
И только она пасть ощерила, - а морда уже мокра от крови и снега, и яро блещет чешуя зимним солнцем – как дёрнулся юнец в её лапах, направил-таки арбалет – и как удержал?.. - и выстрелил, хоть и сомкнулись уже драконьи когти, сминая прочный доспех.
 
И океаном божество северное взревело, тело бездыханное прочь отшвырнуло, в воздух чёрной волной взвилось, опало, забилось, крыльями воздух взбивая, оставляя на камне белёсые борозды от когтей; хребет изламливается, хвост бичом в воздухе свищет, по скалам, красным окроплённым, по поджарым бокам ударяет, и рычит гневно, яростно, и на крик срывающийся переходит: вновь по очам – точно мечом, докрасна раскалённым, резанули, и боль адская, не отпускающая, всё глубже вгрызающаяся в плоть, всё естество её охватила, разум затмила, и перед взором – пустота, зарево красное, слепящее.
 
Хрипя, – рык сквозь клыки – головой мотая, идёт медленно, осторожно, почти ощупью; воздух железом, страхом и смертью напоен, не различает ничего драконица, кроме неутихающей боли в зрячем оке – но теперь и вовсе слепа, век разомкнуть не может, и движения ломаны, дёрганы.
 
Сломлен титан, пойман северный ветер, затоптан небесный огонь, что лишь в стране льдов полыхает, танцует для звёзд.
 
Повалилась в волны золотые, самоцветами сверкающие, каменьями вспыхивающие, замерла в море, огнём жёлтым объятом, и исторгся из груди драконьей стон – почти человеческий, такого надрыва, такой боли полный, что кажется, что и не зверь то дикий – ребёнок, всеми покинутый, плачет, всхлипывает в темноте.

Свист рассекаемого мощными крыльями ветра, - как кинжалом полоснули по воздуху – почти неслышимый толчок – и над охотниками сомкнулся мрак драконьих крыл, ещё взмах – и лежат они на земле, ещё миг – и прикованы к сырому от снега камню вострёными серпами загнутых когтей. Северная владычица расчётлива: не стала прятаться в логове от режущих стрел – кружила в танце метели, взрезала снежный полог лезвиями крыльев, упивалась голодом и предвкушением, что морозом и дрожью по телу, что будоражат её холодную кровь; и теперь, когда время пришло, вираж крутой заложила, орлицею с небес – на добычу верную.
 
- Негоже вот так, незваными, являться в чей-то дом… - мурлыча, растягивая слова, обдавая дичь, что в когтях билась, хладным дыханием, – кровь, серебро, хвоя и иней – молвила она, склоняясь над гномами. – И говорить такое за спиной у хозяина…
 
Щелчок – и покатилась голова по снегу чистому, и пропитался снег алою кровью; и смеётся дракон, и исступленно верещит добыча в его когтях.
 
Играючись, вырывая, выцарапывая из дичи крик, агонию и ужас праведный, первородный пред своею дикою красой, расправлялась Мирра с охотниками, с одним за другим, и склонилась уже было над самым младшим из отряда – его не трогала покуда, чтобы в полной мере отчаяньем его насладиться, чтобы прочесть в его глазах страх животный, бессознательный.
 
И только она пасть ощерила, - а морда уже мокра от крови и снега, и яро блещет чешуя зимним солнцем – как дёрнулся юнец в её лапах, направил-таки арбалет – и как удержал?.. - и выстрелил, хоть и сомкнулись уже драконьи когти, сминая прочный доспех.
 
И океаном божество северное взревело, тело бездыханное прочь отшвырнуло, в воздух чёрной волной взвилось, опало, забилось, крыльями воздух взбивая, оставляя на камне белёсые борозды от когтей; хребет изламливается, хвост бичом в воздухе свищет, по скалам, красным окроплённым, по поджарым бокам ударяет, и рычит гневно, яростно, и на крик срывающийся переходит: вновь по очам – точно мечом, докрасна раскалённым, резанули, и боль адская, не отпускающая, всё глубже вгрызающаяся в плоть, всё естество её охватила, разум затмила, и перед взором – пустота, зарево красное, слепящее.
 
Хрипя, – рык сквозь клыки – головой мотая, идёт медленно, осторожно, почти ощупью; воздух железом, страхом и смертью напоен, не различает ничего драконица, кроме неутихающей боли в зрячем оке – но теперь и вовсе слепа, век разомкнуть не может, и движения ломаны, дёрганы.
 
Сломлен титан, пойман северный ветер, затоптан небесный огонь, что лишь в стране льдов полыхает, танцует для звёзд.
 
Повалилась в волны золотые, самоцветами сверкающие, каменьями вспыхивающие, замерла в море, огнём жёлтым объятом, и исторгся из груди драконьей стон – почти человеческий, такого надрыва, такой боли полный, что кажется, что и не зверь то дикий – ребёнок, всеми покинутый, плачет, всхлипывает в темноте.

» переход из Главной Залы - Кэруэль.
 
Меж хребтов, небеса подпирающих, над равнинами снежными, скорбно-торжественным белым саваном укрытыми, над заледенелыми, уснувшими реками драконы путь держали – но не видят прекрасных в своей кратковременной смерти гор, не видят бледного лика солнца, по востоку разливающегося блёклым золотом – не видят ничего, пусты очи их, взоры потухши.
 
Двумя ястребами с неба – на плоский каменный карниз – весь в рубцах, зазубринах, не смыл ещё девственно-белый снег всю грязь, всю дрянную кровь с древних скал.
 
Слепо, невидяще идут вперёд – пара сотен метров пустого горного чрева, только сталактиты и сталагмиты вгрызаются в пол и потолок тупыми зубьями; и вот серый, безликий камень встречается с золотыми прибоем, что горит, вспыхивает едва проникающим в пещеру северным солнцем, жадно ловит его свет, ярко блещет своей манящей, притягивающей взгляд красой, и драконий взор зажигается, отражая жёлто-янтарные всплески золотого огня; двое крылатых горных владык мягко ступают по своим сокровищам, идут по застывшим волнам океана своих богатств, как божества, и безбрежен сей океан, сливается со мраком пещеры, не знает конца.
 
Мирра медленно, устало опустилась на золото, склоняя отяжелевшую от непосильной ноши тернового венца голову.
 
- Нам нужен сон, моя любовь, - приглушённо, мурлычаще-мягко молвила драконица, обращая взор на Белого Змея, - он придаст нам сил, и пламя наше воссияет вновь; оно выжжет дотла весь род людской, если понадобится, и мы отыщем наше дитя. Я чувствую, как бьётся сердце твоего наследника, Албусангуис.
 
◈٠ » несколько недель спустя « ٠◈
 
Зажили ожоги, зарубцевались раны; как и пророчествовала владычица Севера, пуще прежнего загорелось пламя в драконьих сердцах, и ожесточились, озлобились крылатые змеи: напряжённые, что до предела натянутая тетива, не говорят почти – только взгляды, только прикосновения, потому что им двоим всё ясно без слов.
 
И наконец – на алой заре, когда умытое кровью солнце в очередной раз поднялось, чтобы оплакивать людские жизни, - а над городом мёртвым птицы давно уж вьются, пируют – двое драконов одновременно снялись с горной вершины, обращая свой полёт к югу.
 
» переход в Серые горы

— Долго еще мы будем плестись по этим камням? — устало ныл один из гномов, который был ниже других, не обладающий той волей, которая жаждой злата сковала сердца остальных. 
— Если хочешь — вали, — безэмоционально ответил Глорин. Щуплый, остановившись, громыхнул своим легким рюкзаком, вскинув арбалет на плечо:
— Ну и свалю! И останусь живым, а вы тут подохните! 
— Ладно, ладно, не буянь, — успокоил его предводитель. Он понимал, что сейчас это лишнее, дракон ждет впереди, и вряд ли гномы разделаются с ним меньшими силами. Когда все собрались было продолжить путь, полотно тишины разорвал гром, резанувший по ушам так, словно в метре от охотников ударила молния. Позади, в десяти шагах, на дорогу рухнули сверху здоровые валуны, которые без сомнения могли расквасить головы незадачливых и неосторожных путников. 
— Вовремя ушли... — пробормотал гном. Подарив харадриму очередной пинок, Глорин послал его вперед, отмахнув остальным, чтобы шли следом. 

Рханна уже потерял счет кругам, которые они наматывали вокруг этой высоченной горы. Мир внизу был как на ладони, крошечный белый мир. Снег, недавно еле заметный усилился, большие мягкие хлопья ложились на плечи и на голову, изо рта вырывались клубы горячего воздуха.  
"Скорее бы все это завершилось", — подумал южанин. И через полтора часа мучительного подъема все действительно завершилось. Они вышли на отрог горного пика, представ перед черной зияющей дырой, от которой разило смертью за несколько сотен метров. Гномы поежились, скосив взгляд на харадца. Глорин навел на него арбалет и кивнул в сторону входа.
— Пшел. И без дракона не возвращайся! — И снова этот гогот-смех. Устало выдохнув. Рханна обернулся и сделал несколько шагов в сторону логова страшного зверя. В его голове созрел безумный план на почве того, что терять ему было уже нечего. С одной стороны — ненавистные гномы, с другой — дракон. Взяв правее, харадрим подкрался к правой стене пещеры и, засев за немаленьких размеров камень, затих.
— Эй, уродина чешуйчатая, покажи нам своё брюшко, мы тебе покушать привели! — проревел один из гномов. Двое из них наставили арбалеты в сторону дыры, двое других положили руки на топоры. Рханна выдохнул и закрыл глаза, сидя за камнем. Его могло спасти только чудо, а в чудеса Рханна пока что не верил. Мысленно завершив свою недолгую жизнь, он приготовился узреть прекрасное и ужасное существо в своей истинной сущности и боевой изящности. В конце концов, исполнение мечты перед смертью — не так уж и плохо. Из раздумий его вывел гномий крик:
— Мясо, а ну вылазь из-за камней, а то я тебя самолично пристрелю! 

Ветер шепчет, ветер поёт, ветер рычит яростно и гневно, ласкает старые раны, льнёт к щеке, как любовник, рвёт, мечет, беснуется, исступленно воет – и всё для неё, для его северной королевы, для яроокой владычицы снегов и древних скал, для той, кому глыба льда сердце давно заменила.
 
Одинокий чёрный силуэт – точёная узкая морда, венец загнутых назад острых рогов, тонкая лебединая шея, мощный, поджарый стан – воплощение той особой, жестокой, смертоносной красоты, насладиться коей мог теперь лишь дикий, невзнузданный норд; гордо и властно осматривала свои владения Мирра, когтями и сильным хвостом цепляясь за вершину вспарывающего блёклое зимнее небо зубца хребта горного.
 
Острый, колкий драконий взгляд – проржавелым железом; цепкий, внимательный, неусыпный. И видит она в кружении пурги маленький отряд, видит и скалится своим мыслям…
 
Она расправлялась с полчищами вооружённых воинов, она косила города лезвиями своих крыл, она омывала людской кровью воронёную сталь своей чешуи! И эти глупцы смеют надеяться овладеть её золотом?.. Драконица сощурила единственный глаз – половину её морды пересекал белёсый – как молния по мраку ночному полоснула – шрам, и левое её око, слепое, блёклое, было извечно закрыто, - и сорвалась с заснеженного пика, взметая снег, что мантией королевской путь её обозначил.
 
◈   ◈   ◈
 
Мирра была умна. Она никогда не рисковала, но сейчас сам ветер послал ей эту забаву! И драконица начала свою игру.
 
Спланировала мягко и неслышно на вершину заснеженную – ниже по склону отряд безумцев пробирается, сокрытый сейчас от неё низкими облаками, ровно как и она от взоров гномьих; и с силою, какая только была в её худощавом теле, на глыбу каменную насела, выворачивая из породы горной, но с расчётом тонким: беда позади пройдёт, не заденет путников. И с грохотом оглушительным, грому подобным, полетели обломки скалы вниз, и вторил этим раскатам гневный драконий рык.
 
И тенью крылатой – как ночью мимолётной над отрядом пронеслась, невидимая за тяжёлым, свинцовым пологом туч, и надвое раскалываются небеса от перекатов низкого рёва; но только слух опытного охотника его от грома, бури вестника, отличить сумеет.
 
Быстрее ветра – к логову своему, что близко уже, за перевалом; и голодом горит драконий взор, - преисподней пламя да золота блеск – и щерится она, чернокрылая, ощущая на клыках горячую кровь.

Ветер шепчет, ветер поёт, ветер рычит яростно и гневно, ласкает старые раны, льнёт к щеке, как любовник, рвёт, мечет, беснуется, исступленно воет – и всё для неё, для его северной королевы, для яроокой владычицы снегов и древних скал, для той, кому глыба льда сердце давно заменила.
 
Одинокий чёрный силуэт – точёная узкая морда, венец загнутых назад острых рогов, тонкая лебединая шея, мощный, поджарый стан – воплощение той особой, жестокой, смертоносной красоты, насладиться коей мог теперь лишь дикий, невзнузданный норд; гордо и властно осматривала свои владения Мирра, когтями и сильным хвостом цепляясь за вершину вспарывающего блёклое зимнее небо зубца хребта горного.
 
Острый, колкий драконий взгляд – проржавелым железом; цепкий, внимательный, неусыпный. И видит она в кружении пурги маленький отряд, видит и скалится своим мыслям…
 
Она расправлялась с полчищами вооружённых воинов, она косила города лезвиями своих крыл, она омывала людской кровью воронёную сталь своей чешуи! И эти глупцы смеют надеяться овладеть её золотом?.. Драконица сощурила единственный глаз – половину её морды пересекал белёсый – как молния по мраку ночному полоснула – шрам, и левое её око, слепое, блёклое, было извечно закрыто, - и сорвалась с заснеженного пика, взметая снег, что мантией королевской путь её обозначил.
 
◈   ◈   ◈
 
Мирра была умна. Она никогда не рисковала, но сейчас сам ветер послал ей эту забаву! И драконица начала свою игру.
 
Спланировала мягко и неслышно на вершину заснеженную – ниже по склону отряд безумцев пробирается, сокрытый сейчас от неё низкими облаками, ровно как и она от взоров гномьих; и с силою, какая только была в её худощавом теле, на глыбу каменную насела, выворачивая из породы горной, но с расчётом тонким: беда позади пройдёт, не заденет путников. И с грохотом оглушительным, грому подобным, полетели обломки скалы вниз, и вторил этим раскатам гневный драконий рык.
 
И тенью крылатой – как ночью мимолётной над отрядом пронеслась, невидимая за тяжёлым, свинцовым пологом туч, и надвое раскалываются небеса от перекатов низкого рёва; но только слух опытного охотника его от грома, бури вестника, отличить сумеет.
 
Быстрее ветра – к логову своему, что близко уже, за перевалом; и голодом горит драконий взор, - преисподней пламя да золота блеск – и щерится она, чернокрылая, ощущая на клыках горячую кровь.

» переход из Главной Залы - Кэруэль.
 
Меж хребтов, небеса подпирающих, над равнинами снежными, скорбно-торжественным белым саваном укрытыми, над заледенелыми, уснувшими реками драконы путь держали – но не видят прекрасных в своей кратковременной смерти гор, не видят бледного лика солнца, по востоку разливающегося блёклым золотом – не видят ничего, пусты очи их, взоры потухши.
 
Двумя ястребами с неба – на плоский каменный карниз – весь в рубцах, зазубринах, не смыл ещё девственно-белый снег всю грязь, всю дрянную кровь с древних скал.
 
Слепо, невидяще идут вперёд – пара сотен метров пустого горного чрева, только сталактиты и сталагмиты вгрызаются в пол и потолок тупыми зубьями; и вот серый, безликий камень встречается с золотыми прибоем, что горит, вспыхивает едва проникающим в пещеру северным солнцем, жадно ловит его свет, ярко блещет своей манящей, притягивающей взгляд красой, и драконий взор зажигается, отражая жёлто-янтарные всплески золотого огня; двое крылатых горных владык мягко ступают по своим сокровищам, идут по застывшим волнам океана своих богатств, как божества, и безбрежен сей океан, сливается со мраком пещеры, не знает конца.
 
Мирра медленно, устало опустилась на золото, склоняя отяжелевшую от непосильной ноши тернового венца голову.
 
- Нам нужен сон, моя любовь, - приглушённо, мурлычаще-мягко молвила драконица, обращая взор на Белого Змея, - он придаст нам сил, и пламя наше воссияет вновь; оно выжжет дотла весь род людской, если понадобится, и мы отыщем наше дитя. Я чувствую, как бьётся сердце твоего наследника, Албусангуис.
 
◈٠ » несколько недель спустя « ٠◈
 
Зажили ожоги, зарубцевались раны; как и пророчествовала владычица Севера, пуще прежнего загорелось пламя в драконьих сердцах, и ожесточились, озлобились крылатые змеи: напряжённые, что до предела натянутая тетива, не говорят почти – только взгляды, только прикосновения, потому что им двоим всё ясно без слов.
 
И наконец – на алой заре, когда умытое кровью солнце в очередной раз поднялось, чтобы оплакивать людские жизни, - а над городом мёртвым птицы давно уж вьются, пируют – двое драконов одновременно снялись с горной вершины, обращая свой полёт к югу.
 
» переход в Серые горы

Мне больше тебя напоминает

Первой не видно

Как-то так я вижу любовь в Кханде. Что Транди с Сахри, что Дрейвен с Нурией

Нажал правой кнопкой мыши на стикер вк, скопировал ссылку на изображение, вставил, как картинку.

— Пшел, Вонючка! — Пинок, прилетевший по мягкому месту, заставил харадрима поморщиться и возненавидеть Глорина, главаря команды охотников, еще больше. Мало того, что его поймали на границе, так вместо того, чтобы казнить и закончить с этим делом, мужчину отдали в отряд очередных смертников, жаждущих наживы и уверенных в своих силах. — Вот завалим ящерку, тогда отдохнешь... пять минут... если выживешь! — Теперь хохот раздавался еще громче, к смеху Глорина присоединились трое остальных гномов. Двое из них несли ручные малогабаритные стрелометы, остальные двое, включая главаря, были вооружены топорами для боя и парой метательных. Уже шестой день отряд брел среди голой каменистой местности, поднимаясь все выше, туда, где дышать было труднее, воздух пробирал до костей, а твердая земля раздирала ступни до крови. Рханна был не готов к хождению по горам, да его и не готовили — прямо в том, в чем он был, а именно в его негреющей кожаной одежде с костяными пластинами да обмотках на ногах мужчина плелся впереди всех, подгоняемый ногами гномов. 
"Надеюсь, вас будут убивать долго", — оставалось ему думать, преодолевая очередные каменные подъемы. 
— Я чую драконов, — с загадочным голосом. однако уже не в первый раз проговорил один из гномов. — И он точно где-то рядом.
— Бафур, тебя послушать, так этот дракон вообще от самого подъема следит за нами! Ты сам то думаешь, что говоришь, как эта туша может оставаться незаметной? В ней же жиру и мяса столько, что нам четверым может на всю жизнь хватить! — При разговоре о мясе у Глорина засосало под ложечкой. Он всегда мечтал отведать драконины.
— Вы правда думаете, что сможете убить дракона? Глупцы, с драконом, настоящим драконом справится только целая армия, а мы... вы на неё никак не тяните. — Рханна поморщился при мысли, что ему придется видеть смерть дракона, если гномы правы. Давно, еще в детстве, отец рассказывал ему, что далеко на севере живут огромные ящеры, которые никогда не покидают своих владений. Каждый раз, когда он рассказывал о них, глаза его будто бы светились восхищением, и он на мгновение превращался из семидесятилетнего старца в юнца, слушающего легенду, а не рассказывающего его. Рханна сохранил эти воспоминания, он часто думал о том, что ему, пожалуй, никогда не увидеть драконов воочию, он не думал, что они до сих пор живы и здравствуют. Нет, сейчас он определенно был рад с какой-то стороны увидеть дракона, но точно не в качестве приманки. Страха не было, скорее бессильная злоба на гномов, на их убийственный азарт и жадность. — Стоит ли убивать дракона? — скорее самому себе задал вопрос харадец. Главарь, пропустив мимо ушей первую часть слов Рханны, ухмыльнулся:
— Тебя это волновать не должно, мясо. Ты всего лишь червь на крючке, так заткнись и иди быстрее! — Очередная вспышка гнева настигла агрессивного гнома неожиданно, и болезненный пинок в копчик заставил харадрима замолчать, и мужчина ускорил шаг, поправив лямки рюкзака, в котором он тащил все пожитки гномов, облегчивших себе задачу. 

когда глаза горят огнем,
                                                                                                                                                                                                                                                              вас не спасет ни кров, ни дом. 
 
 
Последний дракон Средиземья скрывается в своем гнезде в горах, избегая охотников за наживой и уничтожая всех, кто приблизится на опасное расстояние.  Но силы уже не те, что были раньше. Бессчетные битвы оставили на теле черной драконицы много следов, как душевных, так и физических. Она понимала, что охота не прекратится, пока она жива, но не сдавалась. Драконы не сдаются никогда и ни при каких условиях. 
Очередная группа самоотверженных гномов-охотников смогла незаметно подобраться к самому логову. Среди храброй и не очень пятерки стирает ноги пленный харадрим без прошлого и будущего, которого планируют использовать приманкой для смертоносного ящера. Неужели последний дракон падет, а огонь в душе навсегда превратится в потухшие угли? 


Участники: Рханна, Мирра.




 

Это конечно кроссовер Хоббита и Запределья, но мне напомнило Инас и Трандуила)

Назгул

Милая принцесса Трандуил, и король дикарей Сахри-ур-Халит

◈      ◈     ◈
 
Напрасно. Напрасно бдение, напрасно ожидание – томительно тянется время, и гложет изнутри всё нарастающее, все набирающее силу отчаяние – но виду не подай, пусть сердце кусище льда заменит, пусть люди одного только взгляда твоего боятся, как чумы, - напрасно двое суток без сна и пищи, когда в крыльях – свинец, когда по усталым глазам – как мечом хлестнули, когда тянет птицею подстреленной – в снег, и пусть перья мокры, и пусть укрывает белым саваном буран – лишь бы только не лететь больше, лишь бы дать телу покой, лишь бы сомкнуть веки и не пробуждаться более.
 
Н а п р а с н о .
 
Она помнила, как – бледен и жалок, губы дрожат – пришёл к ним – почти что на поклон – глава людского сброда, как он что-то тихо блеял, как молил дать ещё немного времени, как клялся, руку к сердцу прижав, что нет и не может быть в стенах Кэруэля воров; на коленях стоял, голос надрывал, силясь до них докричаться, пытался найти в змеиных очах искру понимания, жалости, уговаривал смилостивиться над детьми и женщинами – «…и у вас ведь пропало дитя, будьте же милосердны, не виновны наши дочери и сыны в содеянном этими преступителями закона» - так говорил Рогаст, корукс северного города, уже какою-то частью сознания понимая, что слова, слёзы, крик – в пустоту, что ветер подхватит и унесёт, что только безразличные звёзды услышат.
 
Помнила, как они, двое безжалостных богов, стояли пред ним двумя громадами – чёрное и белое, как тьма ночная и свет дня – как безмолвно внимали речь человека, лицо, от холода и страха побелевшее, на них поднявшего.
 
И она отчётливо помнила людскую плату за неповиновение. Драконица выскабливала из посланца крик, нечеловеческий ор, бросала об камни, отсекала конечности, с ледяным, отрешённым спокойствием наблюдала за пресмыканиями окровавленного тела, с безумным оскалом забавлялась видом обречённой добычи, мечущейся меж ней и Белым Змеем. И когда всё кончилось – на удивление долго продержался человек, почти целую ночь развлекал он драконов, - она сбросила изуродованные ошмётки вниз, в отражение рассветных небес, в озеро в недрах горы.
 
И разбивший бледнеющие звёзды надвое всплеск набатом возвестил час конца.
 
О, как упоительно было слышать плач, агонию, страх, первобытный ужас в людских голосах, когда драконы крылатыми вырождениями мрака опустились на город, когда они отточенной сталью железных перьев косили дома и башни, когда они заживо хоронили в камне и льде сотни, тысячи жизней! Вспыхивающими алым в огне пожаров реками крови смерть низвергалась по улицам вниз, к озеру, окрашивала его в грязно-бурый цвет, смерть была в воздухе, смерть была в жилах, в сердце северной королевы – она вся была умыта ею, она дышала ей, она сама была той, кому подвластна смерть и жизнь. Она вершила суд, она собирала свою дань.
 
Но удовлетворения это не приносит, внутри, там, где душе быть должно – пусто, точно бы пропасть разверзлась, и затягивает, затягивает в себя, в свой чёрный омут, в отчаяние, в безумие.
 
◈      ◈     ◈
 
И двое драконов – пустая грудь, пустые глаза – улетели ни с чем, и только мокро поблёскивающая в свете звёзд бордовая мантия на крыльях – как напоминание о свершившемся, как их новые имена – Смерть Сеющие, Со Снежных Вершин Пришедшие.
 
И только мысль о том, что это не конец, силы даёт, не позволяет пламени затухнуть, вновь и вновь по пепелищу вихрем проносится – и огонь янтарною ненавистью окольцовывает драконьи зрачки.
 
Переход в Драконьи Горы.

Уря-уря-уря! 
 
Кто не успел, тот опоздал 
 

 
ЭТО НЕ МЫ! МЫ ПРОСТО РЯДОМ СТОЯЛИ! ЭТО ВСЁ ЛЮДИШКИ ХОТЕЛИ ОГНЁМ ПУЛЯТЬСЯ!

Двое суток прошли, как затянувшийся тревожный сон - Албусангуис, словно потерявшийся птенец, намедни научившийся полёту, кружил над городом, всё сильнее и сильнее расширяя область поисков, но ничего, кроме заледеневших равнин и холмов, да редких деревень, которые частично опустели из-за драконьей угрозы, Змей не видел. Можно было подумать, что дракон разучился приземляться - где-то в белёсой вышине всегда мелькал едва различимый силуэт, будто призрак отмщения, готовый в любую секунду воздать людскому роду за все их грехи. 
Как бы не было сильно желание белого отыскать вора, обнаружить даже его следов у него так и не вышло, от чего он время от времени пускал над горами и равнинами громкий злой рык, от которого вздрагивали все, кто внимал его, и тут же спешили убраться восвояси. Когда было всё ясно, словно день, а Албусангуис с Миррой вернулись в своё логово, к ним поспешил глава теперь уже обречённого Кэруэля с мольбами и просьбами подождать ещё, драконица опередила Змея и первая принялась вымещать на человеке всю свою ярость и боль, что накопилась в её душе за время ожидания и бессмысленных поисков, на что дракон взирал со льдом во взгляде и кровожадной полуулыбкой на морде. Пожалев, что власть над огнём им недоступна - ведь, если была возможность прижигать человеку оторванные конечности, издеваться над ним можно было бы намного дольше, дракон принимал лишь небольшое участие в кровавой расправе, оставив это по большей части Мирре. Когда же ошмётки, в которых невозможно было узнать сына рода людского, отправились в полёт с горы, Албусангуис вновь издал громкий рёв, прокатившийся по вершинам, словно лавина, и точно дошедший до ушей жителей города. Если раньше он показывал таким способом свою ярость, то теперь это предзнаменовало кровавый рассвет для города и многие, поняв этот знак, приготовились к неизбежному...
Хоть кэруэльцы и подготовились к атаке драконов, но невозможно быть готовым ко всему, особенно с драконами. Не успело солнце показать свой холодный свет на горизонте, как в вышине промелькнули два тёмных силуэта, и уже в следующую минуту началось то, чего так боялись старейшины города... С налёту обрушив большую часть башен с баллистами и опрокинув огромные сигнальные чаши, от чего тут же начались небольшие пожары, грозящие обернуться настоящим кошмаром, драконы принялись истреблять всех, кто только попадался им на глаза. Силы города были велики, но узрев вместо крылатых змеев настоящие олицетворения смерти, даже они дрогнули, утратив остатки боевого духа, который всё таки теплился в их пока что живых телах. Упиваясь воплями и криками смертных, Албусангуис рвал и метал тела, передвигаясь с поразительной скоростью и ловкостью, что в его габаритном теле доселе подозревать не приходилось. Убить! Разорвать! Распотрошить! - единственные мысли, витающие в затуманенном разуме Змея, полностью руководили им, сделав из его тела настоящую машину убийств, не обращающую внимания на боль и незначительные раны, а лишь целенаправленно уничтожающую очередную цель. Запах гари и палёного мяса, громкие крики агонии, стоны умирающих - вот, что было музыкой для ушей дракона и чарующим ароматом, осознающего, что месть за самоуверенность людей оказалась до боли прекрасной... 
Солнце, которое взглянуло на город из-за пиков гор, могло узреть лишь затянутые огнём и дымом теперь уже руины, в которых если кто и выжил, то ненадолго - удушливый запах гари, или же сам огонь, закончит, начатое драконами, будто проникнувшись их утерей и гневом. И лишь две массивные фигуры, отдающие на солнечных лучах багряным оттенком - крови их жертв - могли пояснить стороннему наблюдателю причину, по которой такой великий город обратился пылающими остовами и руинами. Не говоря ни слова по пути до логова, Албусангуис смотрел лишь перед собой, с трудом приходя в себя после кровавой пелены, овладевшей его разумом. Теперь, когда месть свершена, этому демону не было места в его голове и, хоть люди поплатились за свои грехи, дракон не ощущал себя легче... Это были лишь первые жертвы на их пути.
 
-------------> Драконьи Горы.

А ты думал? Такая видная дама нарасхват 
 
Хм, можно попробовать. Правда, я до нг точно не смогу из-за заказов, экзаменов и подарков друзяшкам и родным. Но если что, уже поздняк метаться 
 

 
Где ж ты раньше был 

*Шикнул на эльфа* Цыц. Молчок. 
 
[spoiler=Тык]
 

Стоял мальчонка, губу чуть ли не до боли прикусив, глаза темные прищурив, в руке лезвие грубоватое сжимал. Отец рядом был – высокий, сильный, мудрый. Его голос рокотом негромким звучал, но каждое сказанное слово как алмаз неограненный, драгоценный. И страшно где-то внутри – а вдруг не удастся? Улетит кинжальчик мимо, землю взроет, разве ж можно старшему сыну мимо бить? Разве же позволено ему? На роду написано?
Кивок едва заметный от того, кто Солнцем был, Небесами, Твердью Земной и всем, что есть в мире.
- Что ж ты медлишь, Дамир? Али боишься ошибку совершить?
- Нет.
Отвел руку, воздух пыльный в легкие загнал, да так там и оставил. Взгляд с мишени не сводит. Стоит лошадка из травы сплетенная, а на ней всадник верхом с рожей размалеванной. Враг он племени. Ветру враг. Свободе, воле племенной враг. Метнул вперед, сверкнул кинжал да зацепил ухо коню соломенному, да по боку вражьему мазнул.
Зубы скрипнули от досады, пальцы в кулачки сжались, топнул ногой, на отца не смотрит, не хочет видеть разочарования. А тот лишь сам к сыну наклонился, на плечо руку положил, слово свое молвит.
- Как сейчас задел ты своего, так и не случится этого более. Вовеки все ошибки здесь, в детстве оставь, в юной поре. И не смей брать их с собой. Сейчас ответ перед игрушкой держишь, впредь лишь перед своей душой.
***
Впредь лишь перед своей душой. Перед душой своей.
Проклятый ярл! Хорошо отпечатался завет отцовский: перед душой своей ответ держи. Не при чем кинжал, летел он точно, цель свою нашел. Лишь сам Дамир был слеп, самонадеян. Нет в мире случайностей, а лишь воззрение мудрое богов да ты сам. Как путь свой направишь, по той тропе и пойдешь.
Назад шаг сделал, не веря тому, что произошло. А сердце вперед рвалось, подскочить, коневода оттолкнуть, Зафара, всех растолкать, кровь алую как последние закатные лучи ловить, ни одной не дать упасть на землю, не отдать тверди – слишком дорога она, кто бы что ни думал.
Грязно выругавшись, вперед пошел, решительным, широким шагом, на руки сестру поднял, легко как пушинку, невзирая на ее сверкающие гневные взгляды, даже не думая, что она скажет и как ответит на подобное обращение с вождем. Плевать он хотел на это.
Хоть увел харадрим коневодов проклятых, хоть минуту-другую без них подышать спокойно.
Ладно рана перевязана, кровь остановлена, лежит вождь странников степных на шкурах мягких в шатре харадском. Полы шатра распахнуты и прихвачены, чтобы воздух свежий, ночной внутрь пустит, где и так уже накалено все до молнии яркой. Дамир рядом сидит с пиалой, полной воды прохладной. Пальцы ладонь тонкую, прохладную сжали, а в глазах все еще досада неугасшая, злоба на поступок сестрин необдуманный.
- Как в дестве вперед лезла, так и сейчас, - пробурчал едва слышно, нагнувшись будто повязку проверяя. – Летит к падальщикам твой план, Милд.
Покачал головой, но тут в шатер ярл вбежал, к вождю бросился. С места не сдвинулся Дамир, лишь брови сдвинул.