Дамир

Зафар как раз допивал чай, сидя в центре своего шатра, окруженный другими харадрим, что были старше над младшими в племени. Явление Милдред было неожиданным и генерал встретил его приподнятой бровью. Она требовала от него плана. Требовала от него сделать то, что он не любил делать, поделиться своими замыслами.
- Пока что план добраться до Харада. А дальше по обстановке. Слишком долго нас не было на Родине, больше пяти лет.
Харадец закончил с чаем, поднявшись на ноги.
- Я рад, что тебе лучше. Но мы в Кханде. Рекомендую держать мечи в ножнах.
Зафар поправил свой тюрбан, собираясь выйти из шатра, как вождь вастаков спросила про Фэнэка. Не в его духе было лгать, но генерал полагал, что его вождь сейчас скорее всего в койке с эльфийкой в Лихолесье.
- Я думаю он в пути. Известий от него не будет пока он не придет в мой шатер.
 
Ватага снялась с места ночной стоянки и шла по степям Кханда. Пока разведчики харадрим не примчались к своему замвождю.
- Зафар! Зафар! Впереди группа людей. Нас больше в разы.
- Всадники Кханда, - задумчиво произнес главный харадец. Его лошадь помялась на месте, а потом Зафар отдал команду, - Всем харадрим быть тише воды ниже травы. Я не хочу начинать войну с Кхандом. Милдред, Дамир, ваши люди должны тоже быть тихими. Будьте здесь я переговорю с их старшим. Быть может нам даже разрешат пополнить припасы.
Но харадец знал Милдред. Милдред-Упрямая. Именно эта черта еще не раз сослужит ей и ее племени дурную службу. И он понимал, что не может упрямице запретить ехать на переговоры. Харадрим тяжело вздохнул.
- Ладно, поехали со мной, но в этом деле нужно проявить немалый так и выдержку, поэтому говорить буду я.
 
Зафар отъехал от ватаги на почтительное расстояние сближаясь с незнакомцами.
- Сыны Кханда! - четко и громко поприветствовал он людей хана, да и самого хана, - Могу ли я просить дозволения на проход моего племени в Харад? Мое имя Зафар. Я и мои люди возвращаемся домой после долго похода на Север. [AVA]//cs629108.vk.me/v629108335/277a9/WvilKMc8iEI.jpg[/AVA][NIC]Зафар[/NIC][sTA]тот кого лучше не злить[/sTA]

Еще раньше, чем бурые земли перешли незаметно в родную степь, возвысились острой травой к небу, раскатились безбрежными волнами во все стороны, Дамир почуял дом. Ветер принес теплое, несмотря на стоящую зиму, прикосновение. Но он не задержал коня, не натянул поводья, лишь слегка в стременах привстал, вдаль вглядываясь. Солнце, вырывающееся время от времени из сплошного покрывала облаков, глаза слепило, заставляло щуриться, но к чему зрение, когда дух степной, он дальше видит, глубже и яснее?
Конь головой мотнул, гривой тряхнув, загарцевал, будто шагу прибавил. Улыбка коснулась губ истерлинга. Давно забытый вкус и запах, возможно, надуманный, но такой сочный и яркий. Будто вырос Дамир, могучими плечами небосклон подпер и повернул его вспять, время за собой утягивая, в тугой клубок сматывая. И будто снова он мальчишка, а вот юношей на коне скачет, в волосах ветер играет, тело едино с бегом конским. Но прошли воспоминания как дым от костра, и не осталось ничего кроме тихой грусти по тому, чему уж вновь не быть.
На возвышенности перед самой родной степью притянул поводья, шаг коня умерив. Будто перед невидимой чертой замер, задумался.
Как в обрыв смотришь. А все ведь просто: шаг вперед, и в новый виток упадешь и закрутит ветер и понесет как перекати-поле, коим ты, собственно, и являешься. Так вот куда он вынес...
Слова харадримца разорвали сетку мыслей и дум истерлинга, за что тот был ему даже благодарен. Не привык Дамир об эфемерном размышлять.
Если верить Милдред, а он склонен был ей верить, то ее дом, их дом сейчас лежал беззащитным товаром как на разграбленном прилавке, и сотни тысяч рук тянулись к тому, что им не принадлежало. Наглость, потворство, трусость, жажда власти, прелюбодеяния и обжорства - вот, что еще чувствовалось в когда-то диком вольном краю.
- В истоптанном доме Милдред не захочет оставаться. Только если сдавить глотку того, кто без спросу зашел в чужой шатер. Но чем броситься в пекло и помереть, не лучше ли обождать и нанести удар точнее, прицельнее и больнее? - Он на миг обернулся к Зафару, встретившись с ним взглядом. - Все как мы любим. Так, как про нас шепчутся западники. - Коварная улыбка сверкнула на лице, но тут же вглубь ушла иль с ветром вдаль улетела. - Нет, мой брат. Мы будем придерживаться взятого маршрута и последуем за тобой, в твои земли. Пока так.
К дому порой нет прямой тропы. Она должна виться, падать в овраги и взбираться на кручи, чтобы лишь в конце привести к желанной цели. Прямой и легкий путь обманчив. А к родным степям ведет долгая дорога через Харад.

И чаша небесная еще не перевернулась, не пролила на детей своих, на землю сок золотистый, вкуса медвяного, прикосновения ласкового, а вокруг уже шум, сумятица, сборы, лошадиный клич, говор людской, перекрики, ругань, звон посуды. Кто песню походную запевать начинает, чтобы споро работа велась, кто процессом руководит, сам помогать не забывая. В пестрый ковер все снова вплелось, закрутилось, закружилось, и вот уж словно снег топится под ногами, и будто весна дохнула в лицо, но лишь мгновение. Зима вокруг царит, хоть путь их и на юг сейчас, в сторону дома, родины.
Задумчиво гриву коня сквозь пальцы пропустил. Внутри какая-то струна натянулась. Что будет с ним дома? И правильно ли он делает, вновь в племя вливаясь, пусть и твердя самому себе, что ненадолго, не навсегда? Конь всхрапнул, голову вскинув. Улыбнулся Дамир ему, по щеке похлопал, легко в седло вскочил, поводья натянув. Заливистое ржание разнеслось по сонному лагерю.
Пусть никто не спит, пусть солнцу скорому глаза откроют. Глядишь, увидят что дальше носа.
А волна конная потянулась, в стрелу вытягиваясь. Конь вастака с ноги на ногу переступал, нетерпеливо, ушами прядая. Легко тронул пятками бока, и пусть его: ветер сейчас под ним и как встарь несет, бежит вперед, задорным ручейком в общую реку вливаясь, а с сердца словно камни вниз срываются. Уходят, уходят из этих земель. Больше не будут жеманиться перед теми, кто из другой тени на небо глядит. Не подошла маска под лицо, так выкинул ее прочь, разбив на тысячи осколков. И клич пронесся над головами и подхвачен был племенем, что сейчас вперед на крыльях орла неслось.

И чаша небесная еще не перевернулась, не пролила на детей своих, на землю сок золотистый, вкуса медвяного, прикосновения ласкового, а вокруг уже шум, сумятица, сборы, лошадиный клич, говор людской, перекрики, ругань, звон посуды. Кто песню походную запевать начинает, чтобы споро работа велась, кто процессом руководит, сам помогать не забывая. В пестрый ковер все снова вплелось, закрутилось, закружилось, и вот уж словно снег топится под ногами, и будто весна дохнула в лицо, но лишь мгновение. Зима вокруг царит, хоть путь их и на юг сейчас, в сторону дома, родины.
Задумчиво гриву коня сквозь пальцы пропустил. Внутри какая-то струна натянулась. Что будет с ним дома? И правильно ли он делает, вновь в племя вливаясь, пусть и твердя самому себе, что ненадолго, не навсегда? Конь всхрапнул, голову вскинув. Улыбнулся Дамир ему, по щеке похлопал, легко в седло вскочил, поводья натянув. Заливистое ржание разнеслось по сонному лагерю.
Пусть никто не спит, пусть солнцу скорому глаза откроют. Глядишь, увидят что дальше носа.
А волна конная потянулась, в стрелу вытягиваясь. Конь вастака с ноги на ногу переступал, нетерпеливо, ушами прядая. Легко тронул пятками бока, и пусть его: ветер сейчас под ним и как встарь несет, бежит вперед, задорным ручейком в общую реку вливаясь, а с сердца словно камни вниз срываются. Уходят, уходят из этих земель. Больше не будут жеманиться перед теми, кто из другой тени на небо глядит. Не подошла маска под лицо, так выкинул ее прочь, разбив на тысячи осколков. И клич пронесся над головами и подхвачен был племенем, что сейчас вперед на крыльях орла неслось.

Голову мягко склонила, к руке ласковой ластится, улыбается сонно, тепло – и ничего больше не нужно, так бы и сидела – но в ночь, холодом разом объявшую, вышла послушно, - на рохиррима, что с Вождём переговорить остался, взгляд любопытный бросила; пожалуй, единственная из степных так на него глядела Инас - к одному из редких, оставленных покуда зиму белозубую отгонять, костров подсела ненадолго, парой слов с племенем – родным уже – перекинулась да подсоблять стала, чем могла – где лошадь попридержать, где сор какой подобрать, где поклажу в тюк уложить.
 
❖  : ◈ : ❖
 
Племя солнцу навстречу поднялось, свет его в пути встретило; мчится, течёт река великая, разноголосая, пёстрая прямо в рассвет, в золото его негреющее, по снегам, по небесам лазорево-голубым разливающееся щедро – точно бы орёл крылья свои распростёр над степью, обнимая своих детей, что с запада домой возвращались. И она, Инас, тоже возвращалась – в дом, где никогда не бывала.
 
Но даже сейчас – она почти дома, потому что она – средь племени своего, семьи и родины. Частица их дома – в их груди, она ответно горит златокрылому солнцу жарким пламенем ночных костров.
 
Кони тянут узду, кони чуют ветер – и люди не сдерживают, дают порезвиться – только бы домой несли, а близость земли родной сил даст. Копыта взрывают снег, пар вырывается из раздувающихся ноздрей, знамёна и гривы плещутся по ветру – и эта скачка на грани полёта охватывает всё племя, даже маленькую Инас, вытянувшуюся на облучке, жадно вдыхающую морозное утро, ловящую взор светила небесного, дрожащую не от холода – от барабанного боя общего пульса, общего сердцебиения её стаи.

- У меня был только один муж, Зафар. И он мертв. Повторять этот опыт я не намереваюсь. - Лицо - спокойное, вежливое, ни следа прежнего почти истерического смеха. Собранная, отодвинувшая чувства на задний план - пусть, будет время еще напиться болью. Зафара взглядом проводила и вздохнула. И он туда же - как будто она не знает, что её люди справятся и без неё. Да, это так, но это не значит что она не нужна им. Как разум. Как общая цель.
 
Эомеру она не улыбнулась, и попривествовала его лишь кивком, жестами попросив у брата еще воды - слов было много, слишком горьких, слишком гневных. Нельзя что бы они все выплескивались сразу, сначала - ответить на любезность любезностью, не заметить руки на мече, и не проявить вражды. Дамира с Инас она попросила уйти, что бы не мешать беседе - с глазу на глаз собеседник искреннее, пусть и нечего ей было от брата и дитя скрывать. Да и вот он - еще один жест доверия.
Прошлых оскорблений будто бы и не было - "девкой" она Эомера не завала больше и вообще, в беседе этой говорила негромко, но спокойно и взвешенно. А потом передала что-то военачальнику Рохана, и попросила духов благословить его, прощаясь.
Возможно, навсегда, да и жалеть об этом она не станет. Пора было домой.
 
Отнести себя в телегу она позволила, хоть и хмурилась - и устроили её-там как какую-нибудь кхандскую царевну - для Милдред, способной и без сознания на коне усидеть это было дикостью, но раздавать указания убрать шкуры и подушки она не стала - во-первых, и вправду удобно, во-вторых - рану всяко растрясет, но чем меньше, тем лучше - тем быстрее она встанет на ноги, а это необходимо. 
 
На Запад она вернется. Однажды. К эльфийскому королю - своему другу, но больше для неё здесь не было никого. Кровь её матери, наконец, окончательно сдалась, уступая востоку.
 
[spoiler=офф]Фень, нарисуй мне переход, куда мы там идем.
 
Беседа с Эомером будет отыгрываться в Иной Игре
 

Ночь. Длинная, бессонная, глухая. Будто всё вокруг, сама жизнь схлынула из всех жил и вен, что ковром окутывают мир, и сосредоточилась в одном широком шатре, со стягом Вождя свободного племени у входа. И толпятся, толпятся вастаки, жгут костры, песни Небесам возносят. А поют все об одном: о сердце, что удар получило, о бое, завершившимся досрочно, о спасении той, что сейчас беседу с миром забытья и снов ведет.
Шаманы, лекари вокруг Милдред суетятся, травы прикладывают, настои готовят, тихие заклинания шепчут, звучание которых кровь гонять по телу быстрее начинает, в глазах огонь особый зажигает. Жарко внутри, паром целебным поволоку перед глазами положило. Дамир наклонился к сестре родной, на лбу, сверкающем испариной, поцелуй-завет оставил, на дитя взглянул, что старалось, цепкими глазенками каждый вдох Вождя ловило, помогало и перевязку подать, и воды поднести, и лист натолочь.
«Хорошего друга и чуткого товарища тебе Солнце подарило, сестра», - подумал так и вышел, у порога сел, ноги скрестив, из-за пазухи кисет достал с травой пахучей, приоткрыв, понюхал раз-другой да и взад вернул.
 
***
 
Рассветные лучи коснулись скул резких, ласково по щеке пальцами провели. Встрепенулся Дамир, выпрямился, снег с плаща отряхнул, фляжку с пояса снял и отхлебнул.
«Пополнить бы надо родимую. Кто знает, когда в следующий раз возможность представится».
Но звук голоса отвлек его, в шатер затянул, не дав одуматься. Увидел ее, улыбнулся, хоть и не скрылась от глаз его горечь и обида за то, что так легко ярл дар драгоценный в землю втоптал. Для многих второй шанс роскошь великая, а тут…
- Позовите ко мне Зафара. Кажется, откладывать путь не придется.
В сторону отступил, людей пропустив, что поручение Вождя поспешили исполнить.
Сам же сел рядом, ласково щеки родной коснувшись. Лить из пустого в порожнее не хотелось. В конце концов, он уже услышал ее решение, а остальное прочел во взгляде и резких контурах губ.
- Ты заставила племя поволноваться. Скоро мы встанем на верный путь. Если Небо еще не приготовит нам неожиданностей.
Шелк не совьешь в один узел с хлопком, потому что разные они. Слишком разные. Как можно дело иметь с теми, кто за слово ответ не держит, а чужим как грязью распоряжается? Ничего в этом мире не происходит просто так. Чем быстрее они уйдут, тем лучше.

С Днем Рождения орка)

 

Крепких зубов, непробиваемой наглости (ибо второе счастье), преданных друзей, неизмеримых и послушных армий, ну и всего-всего, чего душе хочется.

 

Жги и не старей!

 

Ночь. Длинная, бессонная, глухая. Будто всё вокруг, сама жизнь схлынула из всех жил и вен, что ковром окутывают мир, и сосредоточилась в одном широком шатре, со стягом Вождя свободного племени у входа. И толпятся, толпятся вастаки, жгут костры, песни Небесам возносят. А поют все об одном: о сердце, что удар получило, о бое, завершившимся досрочно, о спасении той, что сейчас беседу с миром забытья и снов ведет.
Шаманы, лекари вокруг Милдред суетятся, травы прикладывают, настои готовят, тихие заклинания шепчут, звучание которых кровь гонять по телу быстрее начинает, в глазах огонь особый зажигает. Жарко внутри, паром целебным поволоку перед глазами положило. Дамир наклонился к сестре родной, на лбу, сверкающем испариной, поцелуй-завет оставил, на дитя взглянул, что старалось, цепкими глазенками каждый вдох Вождя ловило, помогало и перевязку подать, и воды поднести, и лист натолочь.
«Хорошего друга и чуткого товарища тебе Солнце подарило, сестра», - подумал так и вышел, у порога сел, ноги скрестив, из-за пазухи кисет достал с травой пахучей, приоткрыв, понюхал раз-другой да и взад вернул.
 
***
 
Рассветные лучи коснулись скул резких, ласково по щеке пальцами провели. Встрепенулся Дамир, выпрямился, снег с плаща отряхнул, фляжку с пояса снял и отхлебнул.
«Пополнить бы надо родимую. Кто знает, когда в следующий раз возможность представится».
Но звук голоса отвлек его, в шатер затянул, не дав одуматься. Увидел ее, улыбнулся, хоть и не скрылась от глаз его горечь и обида за то, что так легко ярл дар драгоценный в землю втоптал. Для многих второй шанс роскошь великая, а тут…
- Позовите ко мне Зафара. Кажется, откладывать путь не придется.
В сторону отступил, людей пропустив, что поручение Вождя поспешили исполнить.
Сам же сел рядом, ласково щеки родной коснувшись. Лить из пустого в порожнее не хотелось. В конце концов, он уже услышал ее решение, а остальное прочел во взгляде и резких контурах губ.
- Ты заставила племя поволноваться. Скоро мы встанем на верный путь. Если Небо еще не приготовит нам неожиданностей.
Шелк не совьешь в один узел с хлопком, потому что разные они. Слишком разные. Как можно дело иметь с теми, кто за слово ответ не держит, а чужим как грязью распоряжается? Ничего в этом мире не происходит просто так. Чем быстрее они уйдут, тем лучше.

Ночь. Длинная, бессонная, глухая. Будто всё вокруг, сама жизнь схлынула из всех жил и вен, что ковром окутывают мир, и сосредоточилась в одном широком шатре, со стягом Вождя свободного племени у входа. И толпятся, толпятся вастаки, жгут костры, песни Небесам возносят. А поют все об одном: о сердце, что удар получило, о бое, завершившимся досрочно, о спасении той, что сейчас беседу с миром забытья и снов ведет.
Шаманы, лекари вокруг Милдред суетятся, травы прикладывают, настои готовят, тихие заклинания шепчут, звучание которых кровь гонять по телу быстрее начинает, в глазах огонь особый зажигает. Жарко внутри, паром целебным поволоку перед глазами положило. Дамир наклонился к сестре родной, на лбу, сверкающем испариной, поцелуй-завет оставил, на дитя взглянул, что старалось, цепкими глазенками каждый вдох Вождя ловило, помогало и перевязку подать, и воды поднести, и лист натолочь.
«Хорошего друга и чуткого товарища тебе Солнце подарило, сестра», - подумал так и вышел, у порога сел, ноги скрестив, из-за пазухи кисет достал с травой пахучей, приоткрыв, понюхал раз-другой да и взад вернул.
 
***
 
Рассветные лучи коснулись скул резких, ласково по щеке пальцами провели. Встрепенулся Дамир, выпрямился, снег с плаща отряхнул, фляжку с пояса снял и отхлебнул.
«Пополнить бы надо родимую. Кто знает, когда в следующий раз возможность представится».
Но звук голоса отвлек его, в шатер затянул, не дав одуматься. Увидел ее, улыбнулся, хоть и не скрылась от глаз его горечь и обида за то, что так легко ярл дар драгоценный в землю втоптал. Для многих второй шанс роскошь великая, а тут…
- Позовите ко мне Зафара. Кажется, откладывать путь не придется.
В сторону отступил, людей пропустив, что поручение Вождя поспешили исполнить.
Сам же сел рядом, ласково щеки родной коснувшись. Лить из пустого в порожнее не хотелось. В конце концов, он уже услышал ее решение, а остальное прочел во взгляде и резких контурах губ.
- Ты заставила племя поволноваться. Скоро мы встанем на верный путь. Если Небо еще не приготовит нам неожиданностей.
Шелк не совьешь в один узел с хлопком, потому что разные они. Слишком разные. Как можно дело иметь с теми, кто за слово ответ не держит, а чужим как грязью распоряжается? Ничего в этом мире не происходит просто так. Чем быстрее они уйдут, тем лучше.

Ночь. Длинная, бессонная, глухая. Будто всё вокруг, сама жизнь схлынула из всех жил и вен, что ковром окутывают мир, и сосредоточилась в одном широком шатре, со стягом Вождя свободного племени у входа. И толпятся, толпятся вастаки, жгут костры, песни Небесам возносят. А поют все об одном: о сердце, что удар получило, о бое, завершившимся досрочно, о спасении той, что сейчас беседу с миром забытья и снов ведет.
Шаманы, лекари вокруг Милдред суетятся, травы прикладывают, настои готовят, тихие заклинания шепчут, звучание которых кровь гонять по телу быстрее начинает, в глазах огонь особый зажигает. Жарко внутри, паром целебным поволоку перед глазами положило. Дамир наклонился к сестре родной, на лбу, сверкающем испариной, поцелуй-завет оставил, на дитя взглянул, что старалось, цепкими глазенками каждый вдох Вождя ловило, помогало и перевязку подать, и воды поднести, и лист натолочь.
«Хорошего друга и чуткого товарища тебе Солнце подарило, сестра», - подумал так и вышел, у порога сел, ноги скрестив, из-за пазухи кисет достал с травой пахучей, приоткрыв, понюхал раз-другой да и взад вернул.
 
***
 
Рассветные лучи коснулись скул резких, ласково по щеке пальцами провели. Встрепенулся Дамир, выпрямился, снег с плаща отряхнул, фляжку с пояса снял и отхлебнул.
«Пополнить бы надо родимую. Кто знает, когда в следующий раз возможность представится».
Но звук голоса отвлек его, в шатер затянул, не дав одуматься. Увидел ее, улыбнулся, хоть и не скрылась от глаз его горечь и обида за то, что так легко ярл дар драгоценный в землю втоптал. Для многих второй шанс роскошь великая, а тут…
- Позовите ко мне Зафара. Кажется, откладывать путь не придется.
В сторону отступил, людей пропустив, что поручение Вождя поспешили исполнить.
Сам же сел рядом, ласково щеки родной коснувшись. Лить из пустого в порожнее не хотелось. В конце концов, он уже услышал ее решение, а остальное прочел во взгляде и резких контурах губ.
- Ты заставила племя поволноваться. Скоро мы встанем на верный путь. Если Небо еще не приготовит нам неожиданностей.
Шелк не совьешь в один узел с хлопком, потому что разные они. Слишком разные. Как можно дело иметь с теми, кто за слово ответ не держит, а чужим как грязью распоряжается? Ничего в этом мире не происходит просто так. Чем быстрее они уйдут, тем лучше.

Милдред очнулась на рассвете. Собирая рассыпавшуюся душу в одно целое, она не желала открывать глаз. Что-то было не так в этом мире, мире в котором она очнулась - темная рука расползалась больше, сильнее - их время кончалось, это Вождь чувствовала. Надо поторопить Теодреда. Надо отправляться с ним немедленно.
Надо прикончить его братца и того ублюдка, кто нарушил священный поединок. Милдред знала - среди её людей были разумные, не давшие свершиться резне - это подсказывали звуки лагеря вокруг. И жалела об этом. Надо бы поставить всех этих выскочек на место. Раздать положенную порцию люлей, и отправляться все таки по нужным делам. Дипломатия вперед всего.
 
- Где Теодред?
 
Это что, её голос, или писк раздавленной мыши? Вождь недовольно поморщилась. Рана болела нещадно, но это была живая боль - правильная, хорошая. Значит, все заживало как надо. Милдред осилила открыть глаза и потянуться за чашей с водой. Сделав несколько глотков, она уже была готова мыслить ясно. И принять весть о том, что Теодред покинул лагерь.
Чаша выпала из рук, расплескивая остатки воды. Женщина на миг прикрыла глаза.
 
- Позовите ко мне Зафара. Кажется, откладывать путь не придется.
 
Не держащие слово Западники. Как так вышло что мать её была из этих мест - хотя, скорее, севернее и дальше на запад - но никогода не преступала сказанного, не ненавидела заранее, размышляла спокойно и гордо? Виной ли тому древняя кровь  города, названия которого она так и не запомнила? Или просто живой ум и порядочность?
 
[spoiler=офф]Я скипнула немного времени. Ибо уфф, но все это чет затянулось. Опустила реакцию на выходку Хикелии воинов, но вероятнее всего они готовы его грохнуть за лишний жест. Пока держатся.
 

Новости поступившие от Зафара повергли Шрама в шок, при чем, даже непонятно какие больше, то, что зло проникло и в Лихолесье, или то, что он спас жизнь той, кто это зло внесла в обитель Трандуила? Оба факта были шокирующими, но горевать  было некогда Анайрэ все еще оставалась в этом проклятом месте. 
- Благодарю тебя Зафар, ваша помощь была бы очень кстати, но сдается мне, твой путь был направлен в другую сторону. А я не из тех, кто любит отбирать у людей их время. 
Шрам хотел еще что-то сказать, но его слова прервало появление еще группы людей. Земли Беорнингов явно в это время года были местом всеобщего сбора, да на столько, что даже услышать шаги истощенных женщины и мужчины было весьма трудно, Отрекшийся это даже не смог сделать, хотя всегда старался быть на чеку.
Так как встреча родственников прервала слова приветствия Хикелии к эльфийке, он снова обратился к южанину, потому что Эрувен коллеге было что сказать гораздо больше, нежели ему, в любом случае.
- Но если предложение помощи в силе, я бы попросил медикаментов и еды, наш медик ушел с вами, а неблизкий путь и без того скудные запасы. А так как новости сообщенные тобой не дают нам времени на долгий привал, то нам даже некогда пополнить наши запасы.
 
Спустя пару часов, когда Шрам под стенания поднял снова всех своих людей, он подошел к Эрувен и Тауриэль:
- В вашем королевстве творятся сейчас темные дела, судя по всему. Трандуилу затуманила разум темная женщина. Мой вам совет - направляйтесь в Ривенделл, Элронд всегда был благоразумнее, и более стойкий духом. И мне будет легче, я буду знать что вы с моими раненными людьми, их бережете. Я же отправлюсь за Анайрэ. Если она еще жива в этом месте, я обязан ее забрать. - Хикелиа вздохнут тяжело,  доверять южанину было сомнительным решением, но рисковать жизнями раненныхх из-за своей неприязни к ним было ещё более плохим проступком. Их и так с каждым днем все меньше. - Если же вы сами хотите убедиться в том что произошло, уверен что вы сможете меня догнать, если захотите.
 Последнюю очередь, Хикелиа подошел к Зафару, и пожал ему руку как равному. Как высловить большую благодарность в сложившейся ситуации он не знал, но, если старик был таким, как представилось эльфу, он и так поймет.
- Я благодарен тебе южанин, и за спасение женщин, и за помощь моим людям, и за предоставленные сведения, и, конечно же, за предложенную помощь в поисках Анайрэ, но я сам, чем нас меньше, тем легче и быстрее будет справиться с этой задачей. Желаю всему задуманному вами и вашим предводителем сбыться. Долгих дней, Приятных ночей.
Скрывшись в тенях леса, нолдо надеялся что его люди так же уже вышли. Неизвестно что будет утром, когда проснутся все эти южане, роххирим, гномы и остальной брод с больной от выпивки головой.
 
На утро в лагере от ночных гостей из Лориэна не осталось ничего кроме смененных окровавленных перевязок.
 
----> Лихолесье Шрам
 
 
----> Снова Андуин остальной отряд.
 
 
p.s. Такие вещи как прыжок, лучше все же делать с согласованием. У Эо и Эо вообще-то важная встреча, которую люди, возможно, хотели отыграть.
p.p.s. Как люди которые несколько постов не видели то, что в лагерь ввалилось овер 80 эльфов, большинство которых было ранено и они точно не были тихими, но они увидели секундное движение, которое мастерски было замаскированно под то, что эльф поймал падающую женщину, для меня до сих пор остается секретом.
p.p.p.s. Если какие-то проблемы, Милд, пиши мне, я пост поправлю, и мы отыграем таки праведный суд поединком, пригласим мастера, чей-то персонаж умрет таки (я готов убить своего перса, мне не жалко одного), и все дела, а то такие закидоны в посте мне не нравятся. Давайте действовать логично, а не обидки какие-то.

С Днем Рождения орка)

 

Крепких зубов, непробиваемой наглости (ибо второе счастье), преданных друзей, неизмеримых и послушных армий, ну и всего-всего, чего душе хочется.

 

Жги и не старей!

 

- Сильные слова как ветер, Дамир. Не несут в себе ничего полезного.
Взглядом пересекся, едва заметно ухмыльнувшись.
А что понимаешь ты, ярл? Каждый судит по своему коню да по своему шагу. Его дело было подстегнуть, честь и силу Вождя сохранить перед племенем, небом и самой землей, а там и он бы вперед вышел и дело свое совершил. Как брат был бы чист и прав, а как племя... Он уже не часть его, так и думать о сем нечего.
- Слова не обязаны нести пользу, но подвигать к действию.
Что произошло дальше напомнило Дамиру стремительный и беспощадный горячий ветер. Он появляется откуда не ждали, сметает все на своем пути, обволакивает, беспардонно мешает карты, отнимает дыхание, желания, мечты, саму жажду жизни. Как темный и всемогущий дух, затаенное дыхание степи он таится в потайных расселинах, скрывается в высокой траве, растворяется в воздухе. Его нет, память стирает любые воспоминания о нем, и лишь страшные сказания и песни еще хранят сухую горечь.
Будто из ниоткуда, из воздуха появилась хрупкая на вид фигура, замотанная в плащ, касанием смерти прикоснулась к сестре, и та застыла на миг, осела, сломалась как сухая травинка на ветру. Но что это за существо? И откуда взялось?
Обезображенное лицо, хриплый голос, острые уши, но ясный и светлый взгляд. Эльф. Странный, но эльф. Едва уловимая острота в речах и типичное для представителей этого народа нотка превосходства перед смертными окончательно убедили кочевника в собственной правоте. Не такой идеальный, скорее земной, но с неистребимым духом Смотрящих на Звезды внутри.
Метнулась вспышкой огненной, яростной Инас, зверьком, волчонком диким ощерилась, оскалилась, в глазах темных огни мечутся. О себе не думает, за Вождя идет. Затем подоспел и ярл, забирая Милдред себе как куклу.
Проводил взглядом цепким всю процессию, обратно в шатер идущую, с места не сдвинулся, не шелохнулся, лишь руку на плечо девочки положил, сжав. Вокруг племя вастаков волновалось, рокотало. Закрой глаза, оттолкнись от земли, и вот уже перед тобой море раскинулось, дикое, необузданное, но оно много понятнее, чем все эти коневоды, эльфы и харадримцы. Забраться бы сейчас по канатам на самый верх, в гнездо воронье. Ветер соленый волосы треплет, перебирает ласковей, чем чуткие девичьи руки. А ты захохочешь во весь голос, потому что свобода, воля - вот они, грудь распирают, счастье в глазах затмевают. Но нет его. Нет моря. Вокруг лишь запах костров, чужая земля, коневоды и память о странном эльфе из темноты.
Небеса не зря препоны ставят, вечно с пути сбивают. Неправильно они поступают, не с теми идут, не туда смотрят. Пора вернуть то, что Степи принадлежит в семью родную, свою.
Кивнув подступившим со всех сторон вастакам, он с несколькими людьми вошел в шатер, куда Милдред положили, аккуратно взял ее на руки и, сверкнув глазами, как мог спокойнее произнес, чеканя каждый слог:
- Племя степное Вождь представляет, а не я. Среди себе подобных родилась, они же ее и вылечат. Есть лекари сведущие и в наших рядах. Мы идем в свою часть лагеря и выходим ту, что вновь поведет нас на коне диком вперед. Нечего над ней совещаться, как над столом пиршественным.
Помолчав мгновение, он красноречиво взглянул последний раз на ярла.
Племя волнуется. Ни к чему очередную свару строить.
Те, что вместе с Дамиром вошли, у входа стояли, рукояти кинжалов сжимая, на Вождя с тревогой посматривая, обжигая фигуру в плаще, коневода, всех присутствующих.
- Удачных переговоров.
Вышел из палатки, стараясь идти ровно, чтобы лишний раз не тревожить ношу на руках, и вышли все вастаки за ним, никого не тронув, но обступив блудного сына со всех сторон, ведь сейчас он сердце их , душу и саму свободу нес. Кивнул Дамир Инас, теплым взглядом ее одарив.
- Пойдем с нами. Поможешь мне.
Безмолвным шествием племя шло под лунным светом, освещаемое с боков сполохами догорающих костров. Звезды сверху дарили свой неяркий блеск, в глазах потухших бликами зажигаясь, но не веселили они, не дарили пляску, не просили смехом поделиться. Шли ровным шагом вастаки, прямо смотрели, с рукоятей сабель да ножей ладоней не снимали. И вот сначала один из них, потом второй, третий и далее начали песню. Негромкую, но набирающую силу. Песнь-воззвание, песнь к самому небу высокому, солнцу яроокому, луне светлой, звездам ярким, к степи широкой, что далеко отсюда лежала, но жила в каждом из них. К каждому из предков ушедших, что незримыми тенями за спинами стоят. Молитвой, заклинанием, лечебной вязью слова вверх взмывались, как струи дыма от травы исцеляющей. И вставали те из племени, мимо которых шла процессия, и присоединялись к идущим. Сейчас все племя в голосе, в звуке в один организм сливалось, рану нанесенную обволакивало, кровь останавливало, дух оберегало и сердце грело.
И вот уже Дамир, не часть племени, степь будто забывший, тоже свой зов присоединил. Глаза темно-синие, почти черные в ночи, на Вождя не смотрели, лишь вперед. А песня обволакивала. Она сейчас любой силе рада была, любую приняла бы, кто хоть часть самого себя Вождю отдать готов был. Без оглядки, без остатка.
И поднимались лекари, шаманы и колдуны. Костры вокруг главной палатки ярче разжигали, курение вверх бросали, и щекотал полузабытый запах ноздри, и кисловатый привкус молока мешался с ним.
Вошел за подол Дамир, Вождя на шкуру положил, а рядом самые близкие из племени и лекари, искуснее которых, поди, во всей степи не сыщешь. Сейчас дух вольный удержать на месте, покой подарить, да людей вокруг сохранить. В единой сцепке, вместе как одного.
- Подай горячей воды, Инас.

- Сильные слова как ветер, Дамир. Не несут в себе ничего полезного.
Взглядом пересекся, едва заметно ухмыльнувшись.
А что понимаешь ты, ярл? Каждый судит по своему коню да по своему шагу. Его дело было подстегнуть, честь и силу Вождя сохранить перед племенем, небом и самой землей, а там и он бы вперед вышел и дело свое совершил. Как брат был бы чист и прав, а как племя... Он уже не часть его, так и думать о сем нечего.
- Слова не обязаны нести пользу, но подвигать к действию.
Что произошло дальше напомнило Дамиру стремительный и беспощадный горячий ветер. Он появляется откуда не ждали, сметает все на своем пути, обволакивает, беспардонно мешает карты, отнимает дыхание, желания, мечты, саму жажду жизни. Как темный и всемогущий дух, затаенное дыхание степи он таится в потайных расселинах, скрывается в высокой траве, растворяется в воздухе. Его нет, память стирает любые воспоминания о нем, и лишь страшные сказания и песни еще хранят сухую горечь.
Будто из ниоткуда, из воздуха появилась хрупкая на вид фигура, замотанная в плащ, касанием смерти прикоснулась к сестре, и та застыла на миг, осела, сломалась как сухая травинка на ветру. Но что это за существо? И откуда взялось?
Обезображенное лицо, хриплый голос, острые уши, но ясный и светлый взгляд. Эльф. Странный, но эльф. Едва уловимая острота в речах и типичное для представителей этого народа нотка превосходства перед смертными окончательно убедили кочевника в собственной правоте. Не такой идеальный, скорее земной, но с неистребимым духом Смотрящих на Звезды внутри.
Метнулась вспышкой огненной, яростной Инас, зверьком, волчонком диким ощерилась, оскалилась, в глазах темных огни мечутся. О себе не думает, за Вождя идет. Затем подоспел и ярл, забирая Милдред себе как куклу.
Проводил взглядом цепким всю процессию, обратно в шатер идущую, с места не сдвинулся, не шелохнулся, лишь руку на плечо девочки положил, сжав. Вокруг племя вастаков волновалось, рокотало. Закрой глаза, оттолкнись от земли, и вот уже перед тобой море раскинулось, дикое, необузданное, но оно много понятнее, чем все эти коневоды, эльфы и харадримцы. Забраться бы сейчас по канатам на самый верх, в гнездо воронье. Ветер соленый волосы треплет, перебирает ласковей, чем чуткие девичьи руки. А ты захохочешь во весь голос, потому что свобода, воля - вот они, грудь распирают, счастье в глазах затмевают. Но нет его. Нет моря. Вокруг лишь запах костров, чужая земля, коневоды и память о странном эльфе из темноты.
Небеса не зря препоны ставят, вечно с пути сбивают. Неправильно они поступают, не с теми идут, не туда смотрят. Пора вернуть то, что Степи принадлежит в семью родную, свою.
Кивнув подступившим со всех сторон вастакам, он с несколькими людьми вошел в шатер, куда Милдред положили, аккуратно взял ее на руки и, сверкнув глазами, как мог спокойнее произнес, чеканя каждый слог:
- Племя степное Вождь представляет, а не я. Среди себе подобных родилась, они же ее и вылечат. Есть лекари сведущие и в наших рядах. Мы идем в свою часть лагеря и выходим ту, что вновь поведет нас на коне диком вперед. Нечего над ней совещаться, как над столом пиршественным.
Помолчав мгновение, он красноречиво взглянул последний раз на ярла.
Племя волнуется. Ни к чему очередную свару строить.
Те, что вместе с Дамиром вошли, у входа стояли, рукояти кинжалов сжимая, на Вождя с тревогой посматривая, обжигая фигуру в плаще, коневода, всех присутствующих.
- Удачных переговоров.
Вышел из палатки, стараясь идти ровно, чтобы лишний раз не тревожить ношу на руках, и вышли все вастаки за ним, никого не тронув, но обступив блудного сына со всех сторон, ведь сейчас он сердце их , душу и саму свободу нес. Кивнул Дамир Инас, теплым взглядом ее одарив.
- Пойдем с нами. Поможешь мне.
Безмолвным шествием племя шло под лунным светом, освещаемое с боков сполохами догорающих костров. Звезды сверху дарили свой неяркий блеск, в глазах потухших бликами зажигаясь, но не веселили они, не дарили пляску, не просили смехом поделиться. Шли ровным шагом вастаки, прямо смотрели, с рукоятей сабель да ножей ладоней не снимали. И вот сначала один из них, потом второй, третий и далее начали песню. Негромкую, но набирающую силу. Песнь-воззвание, песнь к самому небу высокому, солнцу яроокому, луне светлой, звездам ярким, к степи широкой, что далеко отсюда лежала, но жила в каждом из них. К каждому из предков ушедших, что незримыми тенями за спинами стоят. Молитвой, заклинанием, лечебной вязью слова вверх взмывались, как струи дыма от травы исцеляющей. И вставали те из племени, мимо которых шла процессия, и присоединялись к идущим. Сейчас все племя в голосе, в звуке в один организм сливалось, рану нанесенную обволакивало, кровь останавливало, дух оберегало и сердце грело.
И вот уже Дамир, не часть племени, степь будто забывший, тоже свой зов присоединил. Глаза темно-синие, почти черные в ночи, на Вождя не смотрели, лишь вперед. А песня обволакивала. Она сейчас любой силе рада была, любую приняла бы, кто хоть часть самого себя Вождю отдать готов был. Без оглядки, без остатка.
И поднимались лекари, шаманы и колдуны. Костры вокруг главной палатки ярче разжигали, курение вверх бросали, и щекотал полузабытый запах ноздри, и кисловатый привкус молока мешался с ним.
Вошел за подол Дамир, Вождя на шкуру положил, а рядом самые близкие из племени и лекари, искуснее которых, поди, во всей степи не сыщешь. Сейчас дух вольный удержать на месте, покой подарить, да людей вокруг сохранить. В единой сцепке, вместе как одного.
- Подай горячей воды, Инас.

- Сильные слова как ветер, Дамир. Не несут в себе ничего полезного.
Взглядом пересекся, едва заметно ухмыльнувшись.
А что понимаешь ты, ярл? Каждый судит по своему коню да по своему шагу. Его дело было подстегнуть, честь и силу Вождя сохранить перед племенем, небом и самой землей, а там и он бы вперед вышел и дело свое совершил. Как брат был бы чист и прав, а как племя... Он уже не часть его, так и думать о сем нечего.
- Слова не обязаны нести пользу, но подвигать к действию.
Что произошло дальше напомнило Дамиру стремительный и беспощадный горячий ветер. Он появляется откуда не ждали, сметает все на своем пути, обволакивает, беспардонно мешает карты, отнимает дыхание, желания, мечты, саму жажду жизни. Как темный и всемогущий дух, затаенное дыхание степи он таится в потайных расселинах, скрывается в высокой траве, растворяется в воздухе. Его нет, память стирает любые воспоминания о нем, и лишь страшные сказания и песни еще хранят сухую горечь.
Будто из ниоткуда, из воздуха появилась хрупкая на вид фигура, замотанная в плащ, касанием смерти прикоснулась к сестре, и та застыла на миг, осела, сломалась как сухая травинка на ветру. Но что это за существо? И откуда взялось?
Обезображенное лицо, хриплый голос, острые уши, но ясный и светлый взгляд. Эльф. Странный, но эльф. Едва уловимая острота в речах и типичное для представителей этого народа нотка превосходства перед смертными окончательно убедили кочевника в собственной правоте. Не такой идеальный, скорее земной, но с неистребимым духом Смотрящих на Звезды внутри.
Метнулась вспышкой огненной, яростной Инас, зверьком, волчонком диким ощерилась, оскалилась, в глазах темных огни мечутся. О себе не думает, за Вождя идет. Затем подоспел и ярл, забирая Милдред себе как куклу.
Проводил взглядом цепким всю процессию, обратно в шатер идущую, с места не сдвинулся, не шелохнулся, лишь руку на плечо девочки положил, сжав. Вокруг племя вастаков волновалось, рокотало. Закрой глаза, оттолкнись от земли, и вот уже перед тобой море раскинулось, дикое, необузданное, но оно много понятнее, чем все эти коневоды, эльфы и харадримцы. Забраться бы сейчас по канатам на самый верх, в гнездо воронье. Ветер соленый волосы треплет, перебирает ласковей, чем чуткие девичьи руки. А ты захохочешь во весь голос, потому что свобода, воля - вот они, грудь распирают, счастье в глазах затмевают. Но нет его. Нет моря. Вокруг лишь запах костров, чужая земля, коневоды и память о странном эльфе из темноты.
Небеса не зря препоны ставят, вечно с пути сбивают. Неправильно они поступают, не с теми идут, не туда смотрят. Пора вернуть то, что Степи принадлежит в семью родную, свою.
Кивнув подступившим со всех сторон вастакам, он с несколькими людьми вошел в шатер, куда Милдред положили, аккуратно взял ее на руки и, сверкнув глазами, как мог спокойнее произнес, чеканя каждый слог:
- Племя степное Вождь представляет, а не я. Среди себе подобных родилась, они же ее и вылечат. Есть лекари сведущие и в наших рядах. Мы идем в свою часть лагеря и выходим ту, что вновь поведет нас на коне диком вперед. Нечего над ней совещаться, как над столом пиршественным.
Помолчав мгновение, он красноречиво взглянул последний раз на ярла.
Племя волнуется. Ни к чему очередную свару строить.
Те, что вместе с Дамиром вошли, у входа стояли, рукояти кинжалов сжимая, на Вождя с тревогой посматривая, обжигая фигуру в плаще, коневода, всех присутствующих.
- Удачных переговоров.
Вышел из палатки, стараясь идти ровно, чтобы лишний раз не тревожить ношу на руках, и вышли все вастаки за ним, никого не тронув, но обступив блудного сына со всех сторон, ведь сейчас он сердце их , душу и саму свободу нес. Кивнул Дамир Инас, теплым взглядом ее одарив.
- Пойдем с нами. Поможешь мне.
Безмолвным шествием племя шло под лунным светом, освещаемое с боков сполохами догорающих костров. Звезды сверху дарили свой неяркий блеск, в глазах потухших бликами зажигаясь, но не веселили они, не дарили пляску, не просили смехом поделиться. Шли ровным шагом вастаки, прямо смотрели, с рукоятей сабель да ножей ладоней не снимали. И вот сначала один из них, потом второй, третий и далее начали песню. Негромкую, но набирающую силу. Песнь-воззвание, песнь к самому небу высокому, солнцу яроокому, луне светлой, звездам ярким, к степи широкой, что далеко отсюда лежала, но жила в каждом из них. К каждому из предков ушедших, что незримыми тенями за спинами стоят. Молитвой, заклинанием, лечебной вязью слова вверх взмывались, как струи дыма от травы исцеляющей. И вставали те из племени, мимо которых шла процессия, и присоединялись к идущим. Сейчас все племя в голосе, в звуке в один организм сливалось, рану нанесенную обволакивало, кровь останавливало, дух оберегало и сердце грело.
И вот уже Дамир, не часть племени, степь будто забывший, тоже свой зов присоединил. Глаза темно-синие, почти черные в ночи, на Вождя не смотрели, лишь вперед. А песня обволакивала. Она сейчас любой силе рада была, любую приняла бы, кто хоть часть самого себя Вождю отдать готов был. Без оглядки, без остатка.
И поднимались лекари, шаманы и колдуны. Костры вокруг главной палатки ярче разжигали, курение вверх бросали, и щекотал полузабытый запах ноздри, и кисловатый привкус молока мешался с ним.
Вошел за подол Дамир, Вождя на шкуру положил, а рядом самые близкие из племени и лекари, искуснее которых, поди, во всей степи не сыщешь. Сейчас дух вольный удержать на месте, покой подарить, да людей вокруг сохранить. В единой сцепке, вместе как одного.
- Подай горячей воды, Инас.

Хикелиа смотрел на разворачивающуюся картину откровенно потерянным взглядом. Было очень четко понятно, что сейчас прольется кровь, И если учесть, что рохиррим было меньше, гномы пьяные, а беорнинги скоры на расправу, было бы плохо всем, и в первую очередь его людям, так как раненые эльфы первыми начнут складывать головы, и отправляться на чаепитие в Мандос. А его это сейчас ой как не устраивало. Слишком много они вытерпели, что бы сейчас помереть из-за пьяной драки каких-то южан и коневодов. 
Харве Роно пользуясь тем сладким моментом, что его все продолжали игнорировать, подошел к раненой южанке и парню, который был её мужем, судя по тому, что у них были схожие браслеты (кто их южан знает), закутавшись в свой плащ посильнее. Вынырнув из тени палатки, он нежным движением провел по шее девушки, нажимая на сонную артерию, заставив ноги той подкоситься, и сознание погрузиться в сон. Метод грубый и варварский, Шрам его никогда не любил, но, было видно, что женщина жаждет либо внимания, либо смерти. Если она хотела первого, то она его получит сполна и без того, так как раненым оно всегда положено, тем более что она в своем окружении была такая одна, в отличии от его отряда. А если хотела второго, то увы, но не сейчас. люди могут умереть в любое время, и более благоразумным способом. А устраивать резню из-за мелкой прихоти - не самое лучшее решение.
Падающую женщину Хикела моментально подхватил на руки. И, сделав как можно беззаботный тон обратился к Дамиру:
- Прошу прощения за беспокойство, но я вижу, ваша жена перенервничала, что же вы её не бережете. В её состоянии вам лучше быть более осторожным.
Сразу же отвечая на немые вопросы, Шрам продолжил, неестественно хриплым голосом, который никогда не был присущим ни одному эльфу, но вот грубому человеку, или орку, вполне мог соответствовать:
- Я с  радостью отвечу на все ваши вопросы, как только вы укажете где мне уложить вашу неуемную женщину. И да, совет о том, что ей нельзя нервничать и тем более перенапрягаться размахиванием оружием в бою с огромными мужчинами, это не просто слова, а рекомендации бывшего врача с о-о-очень большим опытом.
 
p.s. Извините, кого сейчас обижу своим вмешательством, но я на это смотреть не могу.

[spoiler=!!!]Да перестаньте вы уже меня туда-сюда водить! Я сам умею!) Эомер, а что, если я не хотел покидать шатер? Хикелиа, а что если тебе не дали прикоснуться к Милдред? Ребят, давайте перестанем оказывать завершенное воздействие на чужих персонажей - для этого есть НПС.
 
 
- Тогда бери его, но третьего не будет дано, любовь моя. А эти.. неприятности, всего лишь случайность. Горячая кровь.
Взгляд Теодреда потеплел. Роххирим нежно провел ладонью по бледному лицу девушки, хотел ответить... Но снова ему не дали. Эомер вмешался и настойчиво увел ярла из шатра. 
"Как же мне надоело!" Теодред вырвался из хватки брата, но не отступил ни на шаг, выслушивая его слова.
- Ты задрал своей любовью. Серьезно. Она. Ва-ста-ч-ка. Ты понимаешь? Меня даже волнует не твоя любовь, а то что ты ведешь себя как вастак. Убивать того жалкого харадца, в его же шатра, не на своей земле. Что с тобой происходит?! 
- Заткнись, Эомер, замолчи пока не поздно! -  в ужасе ответил Теодред. За брата боялся ярл, за жизнь его. Он только сейчас осознал, что вастаков намного больше, и что Эомера за подобные реплики растерзают на месте. Корткий взмах руки, в ухо брата целил Теодред ладонью. Не сильно, но чтобы звон в голове прошел, мысли дурные из нее выбил. Не успел...
- Дайте мне мое оружие. Этот человек ответит за свою трусость и слова за спиной здесь и сейчас, перед небом. Ему не хватило мудрости подумать головой, а не ревнивым сердцем. Здесь и сейчас, я требую его крови за оскорбления нанесенные моему народу. 
Теодред закрыл глаза, лицо его осунулось и посерело... Ладонь, не достигнув цели, замерла в воздухе и бессильно упала. Ярл открыл глаза, усталым взглядом смотря прямо в глаза Эомера.
"Доигрался, братец... Какой же ты еще ребенок, не смотря ни на что..." Но, не смотря ни на что, Теодред любил своего брата, и никому не дал бы его в обиду.
- Что ответит трус Вождю племени свободного?
Ярл взглядом приказал Эомеру не вмешиваться. Скадифах, почуяв беду, замер рядом с братьями. Телохранитель был как напряженная пружина, готовая сорваться в любой момент...
- Сильные слова как ветер, Дамир, - устало ответил Теодред. - Не несут в себе ничего полезного.
Теодред повернулся к Милдред и ее брату. Девушке явно было тяжело стоять, но она стояла. Вождь защищал своих людей, но стоило ли оно того, что может произойти?
- Не стоит называть человека трусом лишь за то, что он не смог смириться с нашей дружбой. Ведь и среди ваших людей блуждают настроения подобные эомеровским, не так ли Дамир?
Теодред сделал несколько твердых шагов по направлению к Милдред, обращаясь уже к ней.
- Я понимаю твое негодование, любовь моя, но я не могу отдать тебе брата. Если ты так жаждешь возмездия за его слова, разбирайся со мной и...
Договорить Теодреду не дало появление эльфа с обезображенным лицом за спиной любимой. Если бы не чистая кожа и знакомые одежды, Теодред решил бы что на них напали орки. Одно движение, и Милдред уже без чувств в чужих объятиях. 
Через мгновение, ярл подскочил к эльфу, осторожно забирая тело из его рук, занося девушку обратно в палатку. 
- Следуй за мной, если хочешь жить, - шепнул он эльфу. Теодред нутром чуял напряжение, росшее среди восточан с каждой минутой. Чего доброго нового обидчика живьем сожрут...
Аккуратно уложив Милдред на лежак, Теодред вновь метнулся к выходу. нужно было брать инициативу в свои руки, пока обе стороны конфликта обескуражены появлением третьей стороны.
- Эомер, Дамир, пройдите внутрь, пожалуйста. Ты, незнакомец, возьми с собой лекаря и присоединяйся к нам, будь добр. Скадифах! - Теодред поискал глазами телохранителя, который, оказывается снова был рядом. - Пригласи кого-нибудь из гномов. Нам всем нужно серьезно поговорить.  

[spoiler=вне]ой как меня бесит ой держите меня семеро ой мама
 
 
Сон – обрывками, кусками, рваными краями, спит дёргано, судорогами по детскому лицу – страх и тревога, хватает озябшими пальцами пустоту, силится вырваться, выкарабкаться – но снова и снова сон холодной чёрной волной швыряет о камни, с ног сбивает, врывается в грудь острым крошевом льда, заставляет давиться кашлем и хрипом.
 
И вдруг – точно море замолкло, оборвало свой шелестяще-рычащий шёпот, то разбивающийся о прибой рёвом, то переходящий на едва различимое дыхание, но вечно неумолкающее, говорящее, живое; и теперь – точно умерло, выцвело, потеряло силу: подобное неуёмной, необузданной стихии, племя бушевало, рычало, и вдруг, в одно мгновение – тишиной накрыло ночь, и стая молчит, стая ждёт в немом, нетерпеливом, до предела натянутом напряжении, скалится и перетекает, перемежается тенями в черноте.
 
С прерывистым вздохом – из сна в холодную, жестокую ночь, напоенную огнём, железом и болью; сердце рвётся куда-то прочь, эхом отзывается бою барабанов – мятежному, злому – в других сердцах. Юркой лисицею прошмыгнула меж прочих истерлингов и по крупицам собрала слова, обрывки вздохов, горящие взгляды, порывистые движения, – сабли просят, сабли жаждут крови – проклятия сквозь зубы – и уже знает она всё, ведает, что свершилось, ведает, что за пляска ведётся сейчас, и смотрит на Вождя с непониманием, почти с испугом: отчего с сыном степным на бой выходит, отчего хочет свою землю опоить солёным, железом разящим вином? За брата родного и народ свой страх – не трусость ведь, да и в одной же степи они живут, под одним небом жгут костры!
 
И только теперь, ловя каждое с ненавистью оброненное слово, каждый шаг, - как начало озлобленного, презрением полного танца – каждое малейшее изменение в диком пожаре шаманских – не человеческих – очей, Инас начала понимать, научилась видеть осколки того, что видел Вождь, слышать, что клокотало, ревело, стенало и орало в рассечённой груди.
 
И не могла принять этого она: отчего степь им не откроет глаза, не прорежет слух, не поднимет их головы к небу?..
 
Не такие, как мы, чужие, иные, пришлые; кровь племени в её жилах; развёрстая чернота с калёным железом звёзд в их венах. И почти инстинктивно, почти бессознательно она вместе с прочими смыкает круг, и в центре – Вождь и Ярлов брат. Не обозлена, не жаждет смерти чужой – но знает, что иначе нельзя, что за слова свои ответить должен, не перед Милдред – перед Степью Великой, пред Златопёрым Орлом, и расплатой – кровь, что землю пропитает, что травой прорастёт, что станет немым договором, клятвой без слов.
 
Но вдруг, как тень, как дух – из самой ночи явился, кожа мрамором белым отсвечивает, лицо изорвано, лицо хранит былую боль – и только глаза полыхают варварским, наглым огнём – ох, как не понравился он Инас, этот колдовской, этот ведьминский огонь, чует она беду, чует худое – но уже метнулся тот к Милдред, руку протянул, шеи оголённой, незащищённой едва коснулся – и остекленели янтарные очи, и замерло слово на бледных устах.
 
И Инас – лицо посерело, тени под глазами пролегли, а очи – взглядом лучше и не встречаться, недетский то взор, такая жгучая, такая чёрная ненависть, точно бы и не человек смотрит – ночь ипостась себе нашла в маленьком ребёнке, напоила её злобою, сил придала - свинец в очах, свинец в дрожащем от гнева голосе:
 
- А я с радостью горло тебе распорю, шакалий сын, позор эльфийского рода! Почему, думаешь, жив ты ещё, почему твои люди у костра сидят? Помнит племя зарок, помнит закон – гостя не тронь, напои, накорми и согрей, как брата иль сестру прими – а чем ты, рваная морда, ответил? Не Вождя ты сейчас – Степь обидел.
 
Сам же и плати – но не сказала, смолчала, хотя и знает, что глупец не бой остановил – псов бешеных с цепей спустил, бурю накликал, да такую, что не остановишь уже, теперь – что против океана бороться, волны пытаться усмирить, ветра шквал утихомирить.
 
Грубо, со всею силой, что была в ней, маленькой тощей девочке, оттолкнула чужака прочь от Вождя, – а сама скалится, почти рычит, на волчонка более похожа, чем на дитя; и хотела было вслед за Милдред в шатёр войти – но замерла, с места не двинулась – не сказано, так не иди.

Сердце... горячее, своевольное, родное.
Горькая усмешка губы чуть изогнула в ответ на слова сестрины, а серьезность сквозила во взгляде темном, но теплым, лишь для нее одной предназначенным. Слушал ее, каждое слово в сердце вгонял, клеймом высекал на память долгую, вечную.
И ярла не тронул, хоть и поднялось все внутри.
Вечно за собой темный плащ тащит, смуту сеет, беду на хвосте несет.
Бросил бы сейчас все слова, что за пазухой нашлись, швырнул в лицо, саблю вытащил - а ведь она так просится, чуть ли не звенит, не стонет по бою справедливому. Но нет. Лишь крепче пальцы сестры сжал. Никогда не смирялся, не осаживал свой нрав буйный, а тут сделал. Ради той, чья алая кровь землю обагрила, напитала эликсиром драгоценным, жарким.
Твердо кивнул на просьбу Вождя, встать помог, на воздух вывел. Взять бы сейчас всю боль, а ее вверх пустить, как ястреба легкокрылого, в небеса, к солнцу, луне, звездам, ветер обгонять, дичь высматривать, чтоб камнем вниз бросилась, но не разбилась, а мышь в когтях унесла.
Скрипнул зубами - давно надо было этих коневодов порезать, еще там на свадьбе надо было. Не дошло б до такой беды. Не живут лисы с волками, а соколы с воробьями. Как не селѝ их рядом, не живут. Скрипнул, пальцы расцепил, побледневшую ладонь отпуская, руку убрал с талии ее.
Милдред вперед вышла, голосом к себе внимание как нити притянула. Вождю не надо кричать или золотом греметь. Отец взглядом одним, взмахом руки толпы усмирял. В ней его дух жил. Браслет луну поймал, сверкнул, будто тоже ярость впитав, очами молнии по кругу разметав.
- Что ответит трус Вождю племени свободного?
Как воздух разрезал. Смотрит на коневодов, голову гордо вскинув. Ветер волосы перебирает, глаза сверкают, а руки на рукоятях сабель покоятся. В шаге от сестры, если что подхватит, поддержит, но с ней сейчас сила семьи, отца, племени, самой степи. Она не уронит, ветер ей под локти друг, ведь он всегда любил девчушку Милд.
Время поторопить.
Отвечай! Отвечай немедленно! Понадобится, я сам из тебя кровь по капле сцежу.

Сердце... горячее, своевольное, родное.
Горькая усмешка губы чуть изогнула в ответ на слова сестрины, а серьезность сквозила во взгляде темном, но теплым, лишь для нее одной предназначенным. Слушал ее, каждое слово в сердце вгонял, клеймом высекал на память долгую, вечную.
И ярла не тронул, хоть и поднялось все внутри.
Вечно за собой темный плащ тащит, смуту сеет, беду на хвосте несет.
Бросил бы сейчас все слова, что за пазухой нашлись, швырнул в лицо, саблю вытащил - а ведь она так просится, чуть ли не звенит, не стонет по бою справедливому. Но нет. Лишь крепче пальцы сестры сжал. Никогда не смирялся, не осаживал свой нрав буйный, а тут сделал. Ради той, чья алая кровь землю обагрила, напитала эликсиром драгоценным, жарким.
Твердо кивнул на просьбу Вождя, встать помог, на воздух вывел. Взять бы сейчас всю боль, а ее вверх пустить, как ястреба легкокрылого, в небеса, к солнцу, луне, звездам, ветер обгонять, дичь высматривать, чтоб камнем вниз бросилась, но не разбилась, а мышь в когтях унесла.
Скрипнул зубами - давно надо было этих коневодов порезать, еще там на свадьбе надо было. Не дошло б до такой беды. Не живут лисы с волками, а соколы с воробьями. Как не селѝ их рядом, не живут. Скрипнул, пальцы расцепил, побледневшую ладонь отпуская, руку убрал с талии ее.
Милдред вперед вышла, голосом к себе внимание как нити притянула. Вождю не надо кричать или золотом греметь. Отец взглядом одним, взмахом руки толпы усмирял. В ней его дух жил. Браслет луну поймал, сверкнул, будто тоже ярость впитав, очами молнии по кругу разметав.
- Что ответит трус Вождю племени свободного?
Как воздух разрезал. Смотрит на коневодов, голову гордо вскинув. Ветер волосы перебирает, глаза сверкают, а руки на рукоятях сабель покоятся. В шаге от сестры, если что подхватит, поддержит, но с ней сейчас сила семьи, отца, племени, самой степи. Она не уронит, ветер ей под локти друг, ведь он всегда любил девчушку Милд.
Время поторопить.
Отвечай! Отвечай немедленно! Понадобится, я сам из тебя кровь по капле сцежу.

Она падала в пропасть своего разума и уже не могла ничего сказать - только неслышно шевелить губами. Не нужно судить. Нет здесь виноватых, колдовское имя только моя, и судьба моя колдовская. Коль не отвергала бы путь, коль шла тем, что предречен моему клану - не случилось бы такого. И судить здесь только я могу - вождь... А может, вождя мало - идол нужен золоченный, королева? Ты знаешь что делать тогда, но вы никогда такого не хотели, вольное племя.
Так что два пути - кровь здесь, кровь там, но за все - проливать свою, пусть так, честнее и чище. Даже когда этот мир поглотит тьма - песни ветра она не заглушит, об этом всегда есть кому позаботиться.
Милдред смотрит широко раскрытыми глазами в потолок шатра и не позволяет сознанию своему уйти прочь золотой птицей - хотя орлом она бы обратилась сейчас, в небо упорхнула бы - и поминай как звали, вряд ли на чью руку по свисту слетит. Разве, на плечо брата своего, чью руку сейчас ухватила - и не отпускала уже, куда там на Зафара глянуть, или еще на кого. Держала, да прошептала, заставив голос звучать.
 
- Сердце мое, брат вольный. Коли умру - не сегодня, а в сече или в политике проклятой - коня моего сбереги, да кинжал с саблями в племя верни - и пускай пропадает все пропадом, в моря свои... Ты уже отрекся, не лишайся этого, за меня не мсти, и племени... ты не должен.
 
Яро сверкнул камень на груди - тревожно-кровавый, в крови запачкался - рубины, злые камни, но на белом так хороши. Милдред снова потянулась прочь, в свои мысли, а ведь на миг только глаза закрыла - но све, свое брала природа - а раны нужно лечить.
Да уж, лишняя задержка, но что теперь - резать им друг друга дать? Или кровь гостя, или кровь хозяина прольется, а так она своей одарила - тот кто за гранью не посмеется, но предки довольны. И благо. Открыла она глаза во второй раз когда вернулся её золотоволосый Ярл.
 
- Тогда бери его, но третьего не будет дано, любовь моя. А эти.. неприятности, всего лишь случайность. Горячая кровь.
 
Улыбалась мягко, нежно - со своей спокойной верной любовью, даже глаза чуть посветлели - потому что эта любовь все же, её не неволила. А неприятности - что они, по сравнению с верой что каждый может жить в мире с каждым. Но держалась она, пока не явился Эомер - и огненная ненависть поднялась из её груди. Тот утащил её золотоволосое счастье,  и уже вождем тогда Милдред к брату обратилась.
 
- Помоги мне встать, или я сделаю это сама.
 
И поднялась ведь, только в глазах темнело, на руку брата оперлась - останавливать её такой, когда она словно душу отца в себе воплотила - нельзя и невозможно было. Дохромала, раны тревожа, до выхода из шатра - и истерлинги притихли, глядя на неё - живую и злую.
 
- Ты. - Голос, такой слабый, негромкий, звучал с непримиримой внутренней силой. Она протянула руку и произнесла. - Дайте мне мое оружие. Этот человек ответит за свою трусость и слова за спиной здесь и сейчас, перед небом. Ему не хватило мудрости подумать головой, а не ревнивым сердцем. Здесь и сейчас, я требую его крови за оскорбления нанесенные моему народу. 
 
Вождь, едва стоявшая на своих ногах, выпрямилась и смотрела - она, так старавшаяся не замечать Эомера, ядовитых жалящих слов, жалевшая срывающихся своих. Но её люди ведали его язык. Слышали и знали - и каким же она вождем будет, коль раз за разом будет это спускать? Достаточно.
Достаточно плясал он на кончике клинка. Ты не сможешь много раз ударить, но кровь его прольется - он должен ею расплатиться. "Не на своей земле", ублюдок - а на своей это нормально? Гостей трогать?  Наши легенды хранят многое - хранят и память о подобных тебе.. Но тебя они попросту похоронят.
Истерлинг подал ей саблю - она оттолкнулась от брата и встала - ровно, претерпевая боль и удерживая утекающее сознание. И жизнь, с ним вместе. Но она была Вождем - отец её тоже умирал стоя на ногах.

Север крадётся, север хрипло дышит в затылок через сжатые обнажённые клыки, север смотрит в упор, не отводит насквозь пронизывающего, к месту приковывающего злобного взгляда, звериного, голодного, в цвет небесных огней, полыхающих ночами. Север смыкает круг, жадно ловит каждый хриплый вздох, процарапывает на руках, ногах, лице свои невидимые, неясные письмена, и кожа полыхает болью, и не унять, не унять её, хоть придвинься к самому костру, хоть вином вскорми пламя, хоть укутайся в мех и плащи: холодно, холодно затерянной в снегах маленькой девочке, и хочется кричать, но с губ – только стон.
 
Она не должна, не может: обет свой дала без слов, клятву перед Вождём, перед Небом Звёздным и Степью, Снегами Скованной, немо произнесла, и от слова отступать уже некуда: позади волком голодным зима бродит округ лагеря, очами штормовыми сверкает, воет надрывно, протяжно, исступленно.
 
Два племени, две стаи в одну свору смешались, широкой, шумной рекой потёк люд куда-то в ночь, прочь от костров – туда, куда вожак харадрим вождя истерлингов увлёк, силой увёл; и тянет её туда, где племя перекликается и взрыкивает, туда, где факелы и злые глаза вспыхивают в темноте одним и тем же огнём, но слишком слаба, слишком устала, слишком сложна была для ребёнка дорога: головы поднять не может, только мелко дрожит от холода, баюкает обглоданные, раскрасневшиеся руки, давит в груди стон.
 
Ночь над девочкой склонилась, нежно коснулась лба, собрала стальные осколки слёз с детского лица – и Инас уснула, не ведая, что укрыла двоеликая королевна в своей тени, не зная, как вырывала она, среброокая, из чьих-то уст крик.
 
[spoiler=рекомендуется к прослушиванию]
 

Стоял мальчонка, губу чуть ли не до боли прикусив, глаза темные прищурив, в руке лезвие грубоватое сжимал. Отец рядом был – высокий, сильный, мудрый. Его голос рокотом негромким звучал, но каждое сказанное слово как алмаз неограненный, драгоценный. И страшно где-то внутри – а вдруг не удастся? Улетит кинжальчик мимо, землю взроет, разве ж можно старшему сыну мимо бить? Разве же позволено ему? На роду написано?
Кивок едва заметный от того, кто Солнцем был, Небесами, Твердью Земной и всем, что есть в мире.
- Что ж ты медлишь, Дамир? Али боишься ошибку совершить?
- Нет.
Отвел руку, воздух пыльный в легкие загнал, да так там и оставил. Взгляд с мишени не сводит. Стоит лошадка из травы сплетенная, а на ней всадник верхом с рожей размалеванной. Враг он племени. Ветру враг. Свободе, воле племенной враг. Метнул вперед, сверкнул кинжал да зацепил ухо коню соломенному, да по боку вражьему мазнул.
Зубы скрипнули от досады, пальцы в кулачки сжались, топнул ногой, на отца не смотрит, не хочет видеть разочарования. А тот лишь сам к сыну наклонился, на плечо руку положил, слово свое молвит.
- Как сейчас задел ты своего, так и не случится этого более. Вовеки все ошибки здесь, в детстве оставь, в юной поре. И не смей брать их с собой. Сейчас ответ перед игрушкой держишь, впредь лишь перед своей душой.
***
Впредь лишь перед своей душой. Перед душой своей.
Проклятый ярл! Хорошо отпечатался завет отцовский: перед душой своей ответ держи. Не при чем кинжал, летел он точно, цель свою нашел. Лишь сам Дамир был слеп, самонадеян. Нет в мире случайностей, а лишь воззрение мудрое богов да ты сам. Как путь свой направишь, по той тропе и пойдешь.
Назад шаг сделал, не веря тому, что произошло. А сердце вперед рвалось, подскочить, коневода оттолкнуть, Зафара, всех растолкать, кровь алую как последние закатные лучи ловить, ни одной не дать упасть на землю, не отдать тверди – слишком дорога она, кто бы что ни думал.
Грязно выругавшись, вперед пошел, решительным, широким шагом, на руки сестру поднял, легко как пушинку, невзирая на ее сверкающие гневные взгляды, даже не думая, что она скажет и как ответит на подобное обращение с вождем. Плевать он хотел на это.
Хоть увел харадрим коневодов проклятых, хоть минуту-другую без них подышать спокойно.
Ладно рана перевязана, кровь остановлена, лежит вождь странников степных на шкурах мягких в шатре харадском. Полы шатра распахнуты и прихвачены, чтобы воздух свежий, ночной внутрь пустит, где и так уже накалено все до молнии яркой. Дамир рядом сидит с пиалой, полной воды прохладной. Пальцы ладонь тонкую, прохладную сжали, а в глазах все еще досада неугасшая, злоба на поступок сестрин необдуманный.
- Как в дестве вперед лезла, так и сейчас, - пробурчал едва слышно, нагнувшись будто повязку проверяя. – Летит к падальщикам твой план, Милд.
Покачал головой, но тут в шатер ярл вбежал, к вождю бросился. С места не сдвинулся Дамир, лишь брови сдвинул.