Дамир

Я против фоток! 

Я адски не фотгиничен. Особенно после ночи в поезде.. 

Мне хочется, чтобы остались фотки на память, но сам тоже хреново отображаюсь. Есть вариант быть фотографом. Тогда все будут, а ты нет)

Мне подходят все дни кроме 31го.

Я на Лотрроле меньше месяца, но я не могу пропустить такой эпик :wow:

буду

Если будет хотя бы две женсчин, меня могут отпустить, я думаю оЗо

*закопался в достойных постах* 

Инас в волшебном и диком танце

Лесной Царь в волнении и нетерпении

Торин Дромангорг. Да просто за чертовски отличный пост

Эомер за совпадение во взглядах и оценке

Прекрасная сестрица за пост с мурашками по коже

И, наконец, последний, но не по значению  Терминатор за офигенный пост

А вообще все круты и молодцы :cool: трудно выделить кого-то отдельно.

Усмешка скривила губы. Придала знакомый хищный оскал. Бесстрашный, непримиримый, готовый к тому, что есть сейчас. Блеснули глаза синевой.

Такова жизнь. Таков танец. Судьба - она что кочевая танцовщица. Ведет пальчиком ноги, оставляя след в теплой от солнца пыли. Не отводит взгляда острых, манящих глаз. Ты как в гипнозе ступаешь следом. Удар в бубен. Колокольчики звенят и замолкают. И сердце делает удар. Тишина. Мир ждет. Белоснежно улыбаясь, еще один шаг назад. Приманка, но разве не плевать ему? Добровольно идет вперед, и ветер не в ответе за голову его. Удар, и руки тянутся к нему, вот-вот коснутся... пощечиной. Обжигающей, реальной. Заслужил ли? А даже если нет? Бессмысленно и пусто.

В такие моменты он смеялся, диким взором смотря вперед. Сейчас лишь усмехнулся. Любил он танцевать с судьбой. За пощечиной поцелуй идет. Горячий, жаркий, страстный, его.

Дождись, поймай. Покори судьбу.

Он снова обернулся к лесу - эльфийскому, зачарованному, тихому. Контрастом он вставал перед огнем и ветром, что бушевали в двух сердцах, как бы не крыли его решеткой от чужих и собственных глаз. Но она-то вождь... а он?

Снова оперся о бортик. Как хладен камень. Сейчас приятен он, тонкой сеткой электрических импульсов проходя по пальцам, по ладоням. Наконец, замечает он мир вокруг. Снова на своем месте. Качнулась лодка, зашаталась, но устоял в нем рулевой, не сбился, не упал.

- Много раз солнце сменяло луну на небе, это правда, - пожав плечами, обернулся вновь и на сестру снова посмотрел. Спокойная, как будто и не было ничего. Улеглось пламя, превратившись в костер. Но ветки, дуновения хватит, чтобы вновь разжечь его.

- Я видел море, Милд, - с затаенным восхищением - то ли шепот, то ли шелест волн - произнес он. Детский, мальчишеский восторг не покинул его до сих пор. И никогда не уйдет уже. - Я видел его. Разным. Как в песнях, что пели нам в детстве, и все же другим. Своим.

Как будто ждал, держал все это время самое важное для себя. И вот сказал, выговорился, поделился. Глупо, может. Но важно. Важно для степного ветра с соленым привкусом, коим был и есть Дамир.

Это ж Глорфиндель :3333

Утяну. 

Команда по спасению Галактики собрана :be:

Сорри, я не смох удержаться 

Я Эпический Придурок

С Днем Рождения~

Пусть жизнь будет яркой, вкусной и позитивной!

Ее удары. Где-то в глубине он ждал грозу.

Шторма в степи страшны и неумолимы.

Вот степь светла. Вот ветер гонит, клонит высокий ковыль. Небо яркое, чистое. Даже не голубое, но синее. И солнце светит, слепит глаза, целует кожу. Но мгновение, один момент. Чернильные тучи набегают словно из ниоткуда. Они сшибаются лбами круторогих баранов. Они сливаются, перетекают одно в другое. Ветер затихает, ложится на брюхо, замирает перед прыжком, навострив уши. Затишье, разрывающее барабанные перепонки на клочки. И волей-неволей ты замираешь. Песчинка, никто, одинокое дитя степи. Вспышка молнии в беззвучии разрывает картину, ломает мозаику на тысячи осколков, и издалека раскатывается, нарастая гром. Природа дышит. Она зовет. Она ярится. Хозяйка. Владычица. Мать. Занесла бубен над головой, замерла, будто раздумывая, и ударила пальчиками по поверхности.

На море гроза была такой же. Только вместо травы рассыпались и колыхались волны бесконечные.

Горьки слова были ее. Но еще горше то, что она не сказала. То, что лишь сердце могло прочитать, понять. Он стоял прямо, не закрываясь, не уходя от ударов. Так высокий утес стоит на краю морской бездны и принимает удары волн. Так высокий холм отдан на хлесткие удары тысяч вольных ветров. За красоту. За то свое место. За эти удары. Несильные, но полные гнева, ярости бесконечной, бурлящие как река. Она обрушивается на него, потому что как еще ей излить то, что ни в одни слова не укладывается.

Каждый шаг оставляет свой след. Отвечай за них до конца. И не ступай туда, где неуверен можешь стать.

Ее удары, ее слова, но горше всех ее душа измученная, не понимавшая до конца всех мотивов, всего того, что произошло. Последнее било сильнее всего на свете, ведь имело четкую цель – сердце лихое, бунташное, непокорное. И склонялось оно перед ней – хрупкой и твердой, мягкой и острой, сладостной и смертельно ядовитой.

Заслужил, заслужил.

Но все равно бы сделал этот шаг, а потом горел в пламени, разведенном собственными руками.

Он смотрел на нее. Горько изогнулись губы. Не шевелился, будто весь обратившись в губку, поглощающую ту боль, что изливало родное сердце, забирая всю эту желчь, черную смолу.

Пролетел шторм, ушел, и силы исчезли. Как будто выпотрошили всю душу, вытащили все, что есть внутри. Обнял он сестру, прильнувшую к нему, положил подбородок на голову, снова и снова вдыхая родной аромат, дурманящий, кружащий голову, закрыл глаза.

Как? Как объяснить причину действий, свершившихся столько лет назад? Как донести все мановения души, все изгибы, все, что сподвигло поступить так? Как донести ту боль, что разрывала сердце в тот день? Стоит ли говорить, что шип терновый так и остался глубоко внутри и будет жить там всю жизнь? Жить и мучить, цепляясь шероховатой поверхностью за ткани, рвя струны, не давая о себе позабыть, посыпать пеплом и уйти.

А она?

Не удалось ему обхитрить богов. Думал, что сам вершит судьбы тех, кто дорог ему пуще всего. Кто как свобода для него. Если бы сказал ей тогда, разве же она отпустила бы? А если и да, то стала бы жить во лжи, храня тайну брата вольного? Не такова Милд, не стал бы он точить ее душу изнутри самым страшным ядом под названием ложь. А взять, увести с собой, схватить за руку, вскочить на коней диких и унестись прочь, в закат, туда, где и не найдет их никто? Так разве такой должна была стать ее жизнь? Без крова, теплого угла порой, без куска хлеба? Никогда бы он не простил себе этого. Он и сейчас не простит себя за всю ту боль, что причинил ей… и причиняет сейчас.

Но может быть… может быть сможет простить она…?

- Прости…, - тихо шепчет он, лишь крепче прижимая к себе. Такое жалкое, бессмысленное слово. Как медный грош, брошенный той, что бесценна была и есть. Но что он мог предложить ей еще? – Дай прощение, Степь, Ветру за то, что волен он и ничего не может с этим поделать.

И душа истерзанная тихо плещется и выливается в песнь. Тихую, едва слышимую. Как дань приветствия брата крови родной. Встретил сестру, увидел живой, а ведь не ждал, не надеялся, не чаял. Вопреки всему. Успокаивала песнь далеким напевом. Так старший защищает младшего. Так сестра и брат любят друг друга. Так мать дитя успокаивает. Все проходит и течет. Как песнь, что коротка как миг. Льется, растворяется, благостным раствором на раны душевные ложится. Душа кочевника, она такая. Ветер поет Степи, ведь сколько бы ни гулял он, из памяти образ сестры родной не уйдет, не истает никогда.

У меня лууучший бррат на свете))

Приходится быть под стать сестренке  минутка мимими и уняня

Звучат слова, разбиваются как капли воды о камни. Так волны бьются, разлетаясь тысячами брызг, сверкающих на солнце. Слова ушли, отгремели барабаном, тревожным набатом, а эхо их… Их эхо осталось, покатилось дальше, отражаясь во всех закоулках души, ударяясь со всей своей безумной силой о сердце, пуская трещины по нему. И теперь уже смеха внешнего, слышимого не было. Был хохот внутри, глубоко внутри, в чреве морском под названием душа кочевника, дерзнувшего стать свободнее себя самого, своего племени, степи. Свободнее самого ветра – владыки на земле и небе.

Смотри, Дамир, старший сын, беглый сын, блудная тень. Смотри и слушай, что ты натворил.

Ты думал, что все наказание испытала твоя шкура. Нет. Лови, хватай, что заслужил. Ведь не отступишь ты. Не будешь сожалеть о том, о чем и плакаться уже глупо.

Пальцы впиваются в холодный камень. Он бездушен, он мертв. Прошлое тоже умерло. А настоящее живет.

Обернулся кочевник, волной взметнулись волосы, ударив по обветренным щекам. Прямо в сестрины глаза смотрел Дамир, потому что не мог иначе. Никогда не отводил взора и не сделает это впредь. Ни перед кем. Очи ее пылали как два костра. Две жизни, на которых держится племя. На которых зиждется семья.

Он ушел. Ушел тогда, порвав все нити. Он вырвал из груди часть собственной души. Он вопил и метался по траве как дикий шакал, заболевший бешенством. Он кусал себя, он рвал волосы, до боли скрипел зубами. Та битва прошла. Прошла, как проходит ветер по высокой траве. Гладит ее и исчезает. Прошла, как проходит волна морская. Ударяется о берег, разбивается и исчезает.

Дамир твердо знал, поверни боги время вспять, раскинь песок по новому, он бы все равно поступил точно так же. Не из тех, кто жалеет о свершившемся, потому что поступает так, как природа кажет. Разве что… разве что, постарался бы вырвать из когтей смерти брата любимого. Не отдал бы его ветрам вторично. Не допустил, душу бы вывернул, но не отдал. Ему принадлежал он. Его сестре. Его семье. Его племени. Его степи. Не тому холодному ветру, что уносит каждого, но единожды и навсегда.

А Милд… Что за новый виток у рока? Вождь. Вождь племени кочевничего, степного, вольного. Мать. Сестра. Подруга. Принадлежит уже не ему одному, но каждому собрату. Служит им верно, вечно, до тех пор, пока нитка жизни свивается.

- Значит, твой супруг на войне голову сложил или…?

Эта недомолвка, сердцем неожиданно подсказанная. Хмурятся смольные брови, изгибаются губы, жестким росчерком кладясь на чело. Глаза в глаза. Сестра и брат. Вождь и отступник.

- Почему?

Как тут сдержать удивление, непокорность случившемуся. Разве так должна была повернуть тропа? Разве на ее плечи боги решили положить груз? Или это все их насмешка? Насмешка над сыном, что дерзнул пойти против отца, против семьи и такого непонятного ему долга?

Прошел миг встречи неожиданный. Прошел, растаял, прокатился. Исчез в дыму. Так ночь южная проходит, заполняя короткий отрезок между закатом и рассветом, между владычеством палящего светила в сини небес. Проходит, унося с собой прохладу, тайну, радость непонятную, мальчишечью, ребячью, дерзкую и страшную одновременно. Миг прошел, но оставил, словно медвяный напиток, послевкусие свое – томящее, сладостное, неизведанное.

Покончив со всякими ненужными, мешающими сейчас больше, чем обычно, церемониями, Дамир, мягко приобняв сестру, увел ее прочь из зала, мимолетом коснувшись губами иссиня-черных прядей, пахнущих – о, вольный ветер всех степей! – родным домом, ковылем, душицей – десятками трав, аромат которых, казалось, забылся, ушел в дальние тайники памяти, остался там милыми, но бесполезными декорациями. Ноздри жадно вдыхали этот запах, эту душу бесконечного пространства, эту эссенцию свободы.

Он вел ее решительно, твердо, приобнимая и будто отгораживая от всех остальных, от всего мира вокруг.

Моя. Сестра. Родная. Не иллюзия. Не мираж. Здесь.

И глаза не врут, так как сейчас ничего и не видят. Смотрит лишь сердце.

Но он вел ее и нежно, как только брат может вести сестру, даря свое присутствие, даря свое существо рядом и упиваясь ее.

Так танец складывается перед костром. Мечущийся, рваный, но плавный. С гортанными вскриками и высоким распевом. Он зачинается, как рождается всякое пламя. Сначала искра лижет сухую кору, потом захватывает ее, поглощает, и языки восстают вверх, воспаряют. Они хаотичны, но составляют единый рисунок. Такова семья. Все разные и все одно. Такова степь и таковы дети ее.

Дамир знать – не знал этот огромный дворец с тысячами переходом, коридоров, залов, комнат. Не хватало воздуха, не хватало пространства, не хватало места. Разве можно зарево уместить в камине, пусть даже богато изукрашенном? Разве можно ветер запереть в подвале, забитом яствами, вином и освещенном факелами? Душа рвалась из грудной клетки, но все ее крики и стоны застряли внутри, не могли пробить этих стен, этих колонн, дверей, арок.

На воздух. Скорей. Куда угодно. На балкон. На террасу. На воздух.

Чутье не подвело кочевника. Мать природа любила своих детей, тех, кто жизни не чаял в ее творениях, в ее красоте, дарах и наказаниях. Дуновение морозного ветра защекотало ноздри, мягко коснулось прядей, сплетя их, перемешав, как когда-то давно.

Лежали брат и сестра на богатом шелковом ковре из трав. Ночь бережно укутывала их одеялом. А купол над ними развернулся, повернулся, раскинулся звездным покрывалом. И смотрели дети восхищенно на эти сияющие огоньки. Бледные и яркие. Горящие постоянно и порой срывающиеся вниз, сгорающие в одно мгновение, но от этого самые прекрасные. Тогда он любил повторять сестренке, что эти падающие звезды похожи на них, на кочевников. Ярко живут они, свободно, не подчиняясь чужим правилам, а лишь своему зову, сердцу и душе. Слушая лишь свою степь. Потому и запоминаются надолго. Навсегда живут в памяти тех, кому оставили свой огненный росчерк.

И вот они на небольшом балкончике, бортики которого изрезаны прихотливой, витиеватой листвой, будто виноградная лоза, несмотря на зимние морозы, стелется, вьется по краю карниза. Двое истерлингов, смуглых людей, кочевников, любимых детей ветра вольного в самом сердце эльфийского северного царства.

Воздух. Благословенный, холодный, сладкий как эликсир богов.

Дамир, наконец, отпускает Милдред, подходит к краю балкона, опирается на бортик. Бессильно опадают плечи, опускается голова. Он не видит красоты зимнего леса, развернувшегося перед его очами. Не видит того, как подрагивают от мороза тонкие веточки, закованные в панцирь льда. Не видит неба над головой, солнца, облаков – высоких и вольных, как дикие, невзнузданные кони.

Дамир отпускает себя, срывает лавину, разрешая ей нестись вниз. Собственная буря, пострашнее самого сильного шторма на море, выходит наружу. Он смеется. Смеется надрывно, сотрясаясь всем телом. Смех набирает силу с каждым мгновением. Таким он может быть только перед сестрой. Она одна видела и видит обнаженную душу кочевника с глазами цвета ночного моря. Он запрокидывает голову и хохочет, и слилось воедино и осознание радости, и неверие, и негодование на злодейку-судьбу, что не подготовила, не дала знака, а швырнула вперед, в огонь, в пламя. И греет, и жжет оно. И греет, и жжет.

- Милд…, - негромко произнес он, будто заново пробуя родное имя на вкус. Сладкая горечь. – Здесь… на севере… в эльфийском лесу…

Вот услышит сейчас в ответ тишину. Обернется, а там лишь пепел и зола. Ворох сухих листьев да вой уносящегося вдаль ветра.

Приветствую, друже. Как жизня?

Всё и все идут своим чередом. Переделал тучу дел и вот только сейчас присел отдохнуть немного. Выходные - мод-он)

Дня, господа 

*занюхал огурцом* Вот так-то лучше.

огурчик в наливке отлеживался для аромата

Ну будем!) *осушает бокал* Ох, хороша смесь, ядрена вошь...

Пробирает, сивая кобыла... *тряхнул головой*

Я люблю коктейли.

Хозяин-барин) сегодня же пятница *смешал все в одних ему одному ведомых пропорциях и разлил по бокалам* Виват, король! *осушил свой*

Вот это по-нашему! Вот это по-лихолески.  Наливай всего. :be:

Тебе смешать, Вашество, или все же по очереди?

Милд просто очешуительный пост сотворила :love:

Перцовочка?

Дай пять! и такое есть :wow: еще имеется *ковыряется в котомке* "Клюковка", ореховая настойка, "Хреновка", яблочно-медовая настойка, "Вишенка"... и хватит с вас пока

Все свое ношу с собой. х) Правильная политика))

Не мы такие. Жизнь така

*Сонно зевнул, встал, убрал грязную посуду и, шаркая ботинками по полу, поплелся к стойке, где был расстелен спальник. Расстегнул его, нырнул внутрь, оставив на свободе лишь голову* Всем снов, средиземцы. Да прибудет с нами Толкин.

И вам не хворать и здорово спать)

А если заходите выпить после полуночи, то даже лучше приносить с собой х)

Потому что Эо уже спит.

Хорошо, что мои запасы всегда со мной *похлопал по котомке* и закусончик тоже. Накатим после вина кумысом и настоями))