Зал для пиршеств[Чертоги Лихолесья]

[Мёдвейг 455]

Ярость извивалась в ней, пясала, разжигала кровь, дурманила голову - она бы убила и за половину сказанных им сов. На колени поставить Эомера, и снести ему голову с плеч - сначала только выжечь глаза и язык стервятникам скормить.

Её облили грязью - с головы до ног, помоями, отходами, как распоследнюю рабыню - она бы не посмела такого наговорить последнему бездомному бродяге в струпьях. И гнев её был силен, и праведен, она была в своем праве - и вставший меж ними Дамир не был помехой.

 

В ярости своей она была иной - обычно, но не сейчас, с ласковой улыбкой на губах, душащая свою ярость, слишком королева, что бы быть вождем, слишком... скованная - цепи она накинула на себя сама, а на голову колпак из шкур - что бы не видеть небо и не рваться в него, вслед за добычей. Нет - обернулась к первому из сподвижников Фенэка, качнула головой. Мягко зазвучал её голос - мягко и лживо, потому  что ложь была не в словах - в тоне. Когда руки замерли скрещенными на животе - так, что кончики пальцев касаются рукоятей невидимых сабель - какое уж тут дружелюбие.

 

- В преданности главная беда. Мы шевельнем рукой, и вы как псы рванетесь выгрызать мясо из их костей. За нашу боль, за наш гнев, за право быть чужаками, которым они нас одаривают, не понимая, что творят главную опасность именно этим. Я не сомневаюсь в вас, я теперь ваш вождь, и я отдам за ваше благополучие больше, чем отдала бы мужу.

 

Нельзя ей иметь своих детей - сделает их жертвами на благо своего рода - родную кровь взрастит как её взрастили - каждый миг оглядываться на свой народ и искать что бы еще оторвать от себя для них. Женщины не должны быть вождями - им место подле должного мужа, но что сделаешь, если под знаменем орла в этом поколении не будет такого. И за это она уже простила Дамира, поздно забирать слова назад.

 

И последний ответ бросила в спину Эомеру, слишком издевательский, слишком полный смеха - что бы тоже быть искренним. 

- Теодред муж тебе что ли, девка?

 

И всплеснула руками, растворилась в танце - подле Инас уже, забывая все до конца. Картину другого мира прогоняя из глаз - брошенный нож и безумный смех. Та Милдред высекла бы искру на эти угли, трав подложила бы дурманных - и мир, хрупкий прекрасный мир где эльфийский король взял в жены восточную принцессу потонул бы в крови.

Такой мир тоже можно было бы полюбить. Только лишь променять синь на ночь. Зло сверкнули латунные браслеты на руках - недобрым был её взгляд, а огонь льдом стягивал нутро, и она уже знала что будет за поворотом - лед этот доберется до горла, и уж иным мастером над ядами она станет. Из тех, у кого в кошеле по десять порошков, а не горсть земли на которой он рожден.

[Инас 296]

Поморщилась, как от занывшей былой болью старой раны, как от зрелища собачьих боёв – стравливают, натаскивают, учат братьям своим перегрызать глотки, - как от запаха трупнины какой; отвернулась, нахмурилась, мелкими клыками ощерилась – молча, без слов ответила взрослым. Не переиначить, не исправить, не раскрыть глаза; ответом будет вновь – ненависть вперемешку с презрением, и вновь увидишь страшное, увидишь то, чего не должно быть, увидишь, как ч е л о в е к нападает на ч е л о в е к а ни за что.

 

Отпустила змею на волю – а та и рада, вьётся, гремит, сверкает в свете огней, хмельная, шумная, навеселе толпа – и, щурясь от ярких всполохов праздничных фонарей – режут по глазам, слишком яркие, слишком неестественные – бежит, вымученно скалится, глядя в ничто и в никуда потемневшим взором слишком взрослых глаз.

 

Не к вастакам, не к эльфам, не к рохиррим – прочь ото всех, прочь от тех, кто давится собственным ядом, кого вино и кровь превращают в зверей, тех, кто забыл уже, почему, для кого, для чего они здесь.

 

Подняла с пола оставленный ею же плащ – единственный всполох белого в безумном кружении красок, пьяном хороводе цветастых тканей и сверкающих золотом и самоцветами парадных доспехов, - прижала к груди, как что-то близкое ей, как что-то, что может укрыть, спасти от страха вокруг, и накинула на плечи – взметнулись подолы снежным вихрем, на миг полыхнули холодным светом вензеля сребра и жемчугов – и вышла вон из зала, птицей с подстреленными крыльями цвета молока убегая от…людей.

 

Переход в Королевский сад [Дворец Трандуила]

[Теодред 240]

Переход из Королевского сада

 

Теодред, прихрамывая, шел на звуки пиршества. Никто и не заметил отсутствия нескольких роханцев и истерлингов - люди, эльфы и гномы продолжали веселиться...

Теодред не скрывал следы побоев, как ни уговаривал его Скадифах, следовавший за ним. Дамир был достойным противником, такие синяки и ссадины можно и с гордостью носить. Тем более не проиграл Теодред, вничью схлестнувшись с братом Милдред. 

Роханцы подошли к столу.  Сидящие рядом гости озадаченно замолкали, отводили глаза, боясь встречаться взглядами с Ярлом. Теодред же смотрел ясно и открыто, пусть и одним глазом - второй заплыл окончательно, и, пока, не открывался.

Теодред не обращая внимания на осуждающий шепот со всех сторон, спокойно взял со стола полный кубок вина и отошел в сторону. Ярл двигался неспешно, выискивая среди пестрого круговорота танцующих тел одну единственную. 

И, наконец, он увидел ее. Милдред плясала среди своих сородичей. Теодред остановился в нескольких шагах, решив не нарушать веселье, позволяя девушке завершить танец.

[Торин Дромангорг 315]

[AVA]s020.radikal.ru/i701/1511/4d/10a567a03aa7.jpg[/AVA]

[NIC]Торин, Ксинхейл и Глорфиндель[/NIC]

Написано в славном соавторстве

добрых братьев Дромангоргов

и одного злобного остроухого.

Братья не переносили елейных, самодовольных и праздных остроухих. Дромангорги были казад дела, ведущие свою жизнь в бесконечной борьбе и движении. Они видели перспективы, они замечали любую возможность изменить мир и непременно использовали её. Они были кузнецами и под сокрушительными ударами их молота в пламени приобретал очертания новый порядок. В своем бахвальстве бородачи иногда ровняли себя с великим Махалом, видя вокруг себя свои многочисленные свершения и значительные достижения. 

К сожалению, возможность изменить эльфов они никогда не наблюдали. Эпохальная вражда между гномами и эльфами началась, в том числе, и потому, что в квенди тангар видели самый худший из всех возможных пороков - леность. Подобно одичавшим собакам, остроухие, которым Валар был подарен светоч знания, эльфы отбились от очага и убежали в лес, в глушь, в норы, дупла и под коряги. Забились туда и позабыли обо всем. Разве могли дикари Эрин Ласгалена добывать руду? Разве могли они обрабатывать камни? Плавить металлы? Создавать из них инструменты работы, утварь, оружие, доспехи? Разве мог кто-либо из них построить дом? Разобраться со сложными расчетами? Овладеть тысячами тонких наук, доступных гномам? Нет, нет и нет. Подобно долговязым желтым павианам, подданные Деревянной Короны лишь сидели высоко на деревьях и чесали свои зады. Дромангорги презирали эглат.

Чуточку лучше, пожалуй, гномы относились к нолдор. Те, хотя бы, не утратили стремление к познанию. Впрочем, алчность Келебримбора, основавшего целую страну ради близости к мудрости наугрим и их несметным богатствам, подрывала доверие к роду братоубийц. Погибший задолго до этих печальных событий Глорфиндель, был лучиком света среди темного эльфийского царства. Один из глав великих домов Гондолина, отдавший жизнь ради близких и сразивший само исчадие Моргота - балрога. Ауле подарил гномьему роду разум не для того, чтобы те относились к Лаурендилю так же, как к остальным медведкам. К тому же, они были хорошо знакомы.

И потому, последовали крепкие объятья и друзья немедленно выпили. А затем, последовало полтора часа чистейшей пьянки, среди которых не было и минуты без тостов.

- За здоровье молодых! 

- За счастье в семье!

- За деньги в доме!

- За сыновей и дочерей!

- За любовь!

- За то, чтобы были длинными борода и род!

- За то, чтобы всего!

- За…

Пожелания и напутствия сыпались из стана гномов непрестанно. Затем пришла пора брать быка за рога, а вернее, эльфа за уши. Братья Дромангорги вступили на скользкий лед делового общения.Началось все с почти даже искренних соболезнований по поводу падения Лотлориена, судя по скорбным репликам Глорфиндела, можно было судить, в нем кипела ярость и ненависть к балрогу. Это определенно роднило его с гномами, которые испытывали точно такие же чувства к Лиху Дьюрина. Иступленной лютостью и жаждой отмщения пылали речи эльфа. Бородачи поддерживали и даже немного подзадоривали собеседника.Взывали к его нолдорской сущности безжалостного мстителя, рисовали перед глазами картины стертого с земли Карос Галадона и сожженного Гондолина. Изрубленных эльфийских воинов, изнасилованных и уведенных в плен женщин и детей. Огненные столбы, непроглядные туманы дымом, реки крови, завалы отрубленных рук и ног, месиво размозженных голов и каши вытекших мозгов!.. Гномы, наверное, слишком красноречиво описывали события своего военного прошлого, маскируя его под Глорфиндейлову действительность. Эльф поднялся из-за стола и отправился в сад, подышать морозным воздухом и отрезвить голову. Гномы, немного погодя и опрокинув ещё по кружечке пива, последовали за ним.